Парикмахер посмотрел на лейтенанта и хитро улыбнулся.
Лейтенанту нечего было возразить, он покачал головой, улыбнулся. Как говорится, сказка — ложь, да в ней намек — добрым молодцам урок.
— Вот видите, — тоном победителя произнес парикмахер.
Он, чувствуется, был очень доволен и даже возгордился своей притчей.
Но Камал сбил с него спесь:
— Все это так, но мы намерены отсюда гнаться за отступающим врагом. А для этого нужны настоящие аргамаки.
— Вначале надо сломать хребет врагу. А врага без хребта можно догнать и на муле, — не унимался уста.
Камал засмеялся:
— Вам, оказывается, невозможно мат поставить. Остер вы, остер!
Когда парикмахер ушел, Камала одолела дрема. Потирая глаза, он попытался встать. Но тяжелая усталость совсем разморила его.
Подошедший Терещенко улыбнулся. Он снял свою шинель, постелил недалеко от огня на плащ-палатку, затем сильными руками легко поднял Камала, положил его и заботливо подоткнул шинель под бока.
Оправив свой ватник и надвинув поглубже на голову шапку-ушанку, Терещенко опустился на корточки у костра, уже покрытого легким слоем золы, и тихо, очень тихо запел одну из своих любимых песен, которых он знал очень много.
Так до утра сидел он, покачивая головой в такт песне.
Глава девятнадцатая
На фронте все с благоговением и гордостью говорили о славном подвиге двадцати восьми панфиловцев.
Некоторые пытались найти среди них близких, земляков. Бектемир сказал Дубову:
— Богатыри. Оправдали молоко, которым поили их матери. У каждого одна смерть. Вот так надо умирать!
— Да, они счастливые люди, — смахивая с усов иней, произнес Дубов. — Боец, который только вчера, продрогший, сидел в окопе, — сегодня известен всему миру. Весь мир знает о нем… Вот героизм! Вот люди!
В разговор вмешался третий боец, Попов. Скривив лицо от боли в замерзших ногах, он произнес:
— И все-таки положение наше такое, что смотришь — проклятый фашист еще загонит нас на улицы Москвы!
— Бои идут решительные. Или мы их, или они нас. Но если ты будешь похож на поджигающих танки панфиловцев, тогда мы выгоним немцев на самые улицы Берлина! — твердо сказал Дубов.
Боец почувствовал, как нервно двигаются покрытые инеем усы Дубова, отвернулся от него и вопросительно посмотрел на Бектемира, словно искал у него поддержки.
— Камень день ото дня становится тяжелее, Попов, — произнес Бектемир, шутливо упирая ему в живот кулак. — Народ на всех скоростях выпускает новенькие пушки, танки. Глаза у тебя или дырка на овчине? — вдруг гневно махнул он головой. — Чтоб тебе пусто было…
Попов виновато улыбнулся, опустил голову и продолжал потирать свои ноги.
— Послушай меня, — Бектемир обнял Попова за плечи. — Сегодня немец атаковал шесть раз и занял шестьдесят аршин. Мне кажется, что Никулин вернет эту землю все равно…
— Капитан наш — золото, — покраснел Попов.
— Все бы так воевали!
— Вот и воюй, — Попов неопределенно пожал плечами.
Через два часа немцы подвергли позиции батальона ураганному обстрелу, бросив в бой танковый десант.
И тут случилось неожиданное. Попов со связкой гранат кинулся под танк. Танк загорелся.
Бойцы переглянулись. Так раскрылось сердце одного из их товарищей, тихого, невзрачного на вид человека.
Ночь прошла сравнительно спокойно.
Холодным, морозным утром Бектемир, продрогший, сидел в окопе. Бойцы выдыхали клубящийся пар. На их ресницах, усах, бороде сверкал иней. Земля хрустела.
Черновато-желтое, грязное лицо Бектемира, иногда искажалось гримасой боли. Ныло под левой лопаткой.
Это во время атаки один немец стукнул Бектемира по спине чем-то тяжелым. Сначала боец не ощутил боли и даже успел проткнуть фрица штыком. Но вот сейчас она дала о себе знать.
Прибежал Хашимджан Сеидов, как всегда озабоченный, суетливый.
— Жив? Вчера многие из нашей роты погибли. И сам я, казалось, тысячу раз умирал и тысячу раз воскресал, — произнес он, присаживаясь к земляку.
— Где ваша давешняя тетрадь? — спросил Бектемир.
— На что она тебе? Попроси лучше горячей пищи. Или "водицы райской". Лицо-то у тебя бледное, как капустный лист, — ответил Сеидов с братской заботливостью.
— Без шуток, — ответил Бектемир. — Ночью не успели дойти мы до врага, пришлось залечь. Голову ни на секунду нельзя поднять. Ноги тяжелые, точно камень. Вдруг я вспомнил про твою книжечку. Подумал я: если вдруг что-нибудь случится с Хашимом-ака, то и тетрадь пропадет. И горько мне стало. Поругал я себя за то, что не сказал до сих пор. Примите меры к сохранению этой книжки. Пусть народу останется она. Запишите в нее еще одну поговорку: "Прислушайся к слову друга — иначе раскаешься".