— Ну как насчет лодочной станции?
Лина не ответила, она думала о том, что дети должны с того уровня начинать, на котором остановились отцы. А получилось, что кирпичи точно таким же образом мог делать и ее отец, и даже дедушка. Тогда чем же отличается ее жизнь…
Аркадий вдруг взял ее под руку и зашептал:
— Хочешь апельсинчика?
Лина не успела ответить. Рядам проходили какие-то парни. Они внимательно оглядели ее, поздоровались с Аркадием. Одеты они были проще Аркадия, да и держали себя раскованней, свободней. Она спросила у него, что это за парни.
— Мои сокурсники.
Аркадий подвел Лину к киоску, купил пару апельсинов. Когда они, стоя у киоска, чистили апельсины, рядом заплакал малыш.
— Я не хочу печенья, я хочу апельсина…
Сухощавая, скромно одетая женщина с большой хозяйственной сумкой начала уговаривать малышку.
— Вот пойдем за молоком, потом колбаску купим, конфет возьмем, а что апельсины? Вода и вода…
— Я не хочу колбаски, не хочу конфет, — продолжал малыш. — Я не хочу молока!
Лина виновато взглянула на Аркадия: ей хотелось отдать малышу свой апельсин, но она боялась обидеть Аркадия: подарок… Ее впервые угостили апельсином, и этот первый человек был Аркадий…
Вдруг вспомнив, что у нее еще есть деньги, она достала из сумочки две рублевые бумажки и положила их на весы продавщицы.
— Два самых больших апельсина. — Лина позабыла взглянуть на цену и боялась только одного, чтобы продавщица не потребовала доплаты, у нее в сумочке осталась одна потускневшая копейка…
Но продавщица, блеснув глазенками на Лину, поняла, что имеет дело с неискушенной покупательницей. Она быстро смахнула деньги куда-то за прилавок, покопалась в ящике, прикинула на весах и подала Лине два действительно больших апельсина, а затем, словно тронутая душевной щедростью покупательницы, с улыбкой наблюдала, как Лина, присев на корточки, протянула их малышу.
— Бери! Они твои.
Сухощавая женщина вначале запротестовала, но потом согласилась: что плохого, если ее ребенка угощают такие молодые и очень симпатичные люди. Она и по себе знала, что в молодые поды хочется делать лишь доброе-доброе…
— Зря отказываешься. На реке так хорошо. А если бы ты знала, какие здесь уютные островки… — Аркадий еле подавлял нарастающее раздражение. Или сегодня, или никогда…
Лина опустила голову.
— Лучше бы пойти на концерт. «Лунная соната». Это такая страстная поэма о любви, пусть не разделенной, но всегда волнующей, всегда захватывающей… — Лина горячо выдохнула, — А… а если ты хочешь покататься со мной, то разве мы видимся в последний раз? Если этого хочешь, я еще не раз приеду, и мы сможем вдоволь поплавать, накататься… — Слова Лины звучали тихо, напевно, с чуть уловимым грустным ожиданием.
Аркадия ее дальние планы не устраивали: ну что она может ему дать на его пути в науку? Простоту? Непосредственность? А не сомнительное ли это счастье? Вазу, конечно, можно поставить и на носу чихающего, это оригинально, но сколько она продержится не падая?
А Лина, такая трогательно-милая со своими неуклюжими свертками и пакетиками, шла рядом с ним раздумчиво-медлительным шагам. Ей было жаль, что тогда, после школы, не состоялся их разговор, обещавший ей столько радостей…
— Ну что ж! Я тебя провожу до автобусной остановки. Извини. Я же сказал, что техника высоких напряжений — самая нудная из наук. Одни ламбды, кси, эпсилоны…
Лине было жаль, что он так быстро согласился на расставание. Предложи он еще раз, она бы поехала кататься в лодке, она была бы ласковой к нему, куда более ласковей, чем когда-то давно, в день окончанияшколы. Неужели он не предложит еще раз? Вот они уже подходят к автобусной остановке. Вот остановились. Она вскинула на него взгляд, взгляд женщины, любящей и ожидающей своего часа. Этот взгляд ласкал, тревожил, будил, говорил о многом. Аркадий смотрел по сторонам и поэтому не мог память и узнать многого из того, о чем говорил взгляд Лины.
Ей больше никто никогда не понравится. Никто! Хотя она сама не знала, почему так глубоко запало ей в душу лицо Аркадия, его прямой, чуть вдавленный нос, его скудная, всегда зализанная прическа. Тем, что в детстве он всегда чего-то искал, уговаривал их пойти и открыть много хорошего на Белой горе?
Но ведь это было давно, и они уже давно не дети… У каждого из них наметились линии жизни, такие разные… И все-таки он ей нравился, как никто другой.
— Может, пойдем пешком? — глухо выдохнула она. — Проводишь. Ты когда-то обижался… Я не разрешала провожать…