Рев и скрежет гибнущего судна становились все сильнее и ближе. Металл грохотал и стонал, теряя форму и сплющиваясь, секция за секцией.
Я беспомощно взглянула на Хоситу, стоявшую за спиной То–ота. Та пожала плечами, глубоко вздохнула и… крепко огрела моего мужа по затылку плазмоганом. Я еще успела его поддержать, чтобы не грохнулся с высоты своего немаленького роста.
— И скажи, что он меня потом не прибьет! — рявкнула десантница, помогая мне натягивать на бессознательное тело скафандр. — Потому что это последнее дело — иметь во врагах чистокровного киртианина. Дальше только мучительная смерть, а я с ней еще знакомиться не хочу!
— Не боись. Если выживем, я потом отмажу, — пообещала я, хватая Ингвара под мышки и кивая ей на его ноги. И сообщила То–оту, хоть он меня и не слышал: — Сказала же, что без тебя не полечу!
— Успокойся, никто из нас вообще не полетит — разве что на тот свет, — мрачно сообщил нам Лайон, выпрыгнув из глубин катера и отряхивая руки. — Малое судно сильно повреждено. Починить просто не успеем. Так что можно спокойно попрощаться перед…
Договорить он не успел. Корабль стал разваливаться на части и все, что я успела, — это обнять мужа и прижаться к его губам своими.
Мне было так жаль, что мы никогда больше не увидим вместе солнце, не подставим свою кожу его ласковым лучам. Никогда не пройдем рука об руку по залитым жарким светом пыльным улицам моего любимого города. Никогда моя мама не увидит моего мужа и даже не узнает, что случилось с ее дочерью. И я никогда не скажу Ингвару, что я к нему чувствую… Зато он даже не поймет, что мы…
Меня затопила странная смесь чувств и желаний. Сожаление, горечь, любовь, которой было не суждено расцвести, и громадное, всепоглощающее желание жить! Жить, хотя бы для того, чтобы еще раз взглянуть в глаза с серебряной полоской вокруг зрачка. Жить, чтобы успеть сказать всего лишь три волшебных слова. И просто жить, безо всякой причины.
И чтобы остальные тоже жили. Жил Питер Страшилин, так сильно любящий свою жену и повернутый на работе. Жил Лайон, никогда не видевший нормальных человеческих отношений и оттого ущербный. Жила Хосита, которой так хотелось найти своего мужчину, хотя она в жизни в этом не признается. Даже чтобы выжили все мужчины, находящиеся на этом корабле. У них наверняка были свои желания, стремления и мечты, о которых они, возможно, даже не догадываются, но они все равно у них есть…
Нас затопило сияющим, бьющим в глаза светом, окружившим со всех сторон.
— Вот какой он — рай для пилотов–недоучек, — тихо пробормотала я, сильнее прижимая к себе мужа.
— Не знаю, какой там у тебя рай, — сварливо сказала Хосита, видимо, по какому–то недоразумению попавшая в мой рай вместе со мной, — но мы тут плывем в вакууме. И оставшиеся парни тоже плывут. На соседнем шаре. Так что открывай глаза и включай мозги. А то, понимаешь, вцепилась в бессознательного мужика и лапки сложила. Счас не время в белые тапочки обуваться. Успеешь еще примерить, если мы не поймем, что происходит.
Я с трудом приоткрыла один глаз, про себя проклиная настырную бабу, опошлившую такой трогательный момент. И тут же распахнула оба, матерясь уже вслух.
Мы находились внутри солнечного шара. Самого натурального солнечного шара, стенки, которого переливались всеми оттенками бело–голубого!
— Холодная плазма! Какое интересное явление, — заинтересованно произнес Страшилин, протягивая руку к оболочке, чтобы коснуться.
— Не трогай! — рванула я к нему. Я почему–то знала, что этого делать нельзя. И зависла в невесомости. Собственно, мы сейчас все в ней плавали.
— Куда мы летим? — озвучил общий невысказанный вопрос Лайон. — Зачем? И, главное, как?
— Элли, — встревоженно рассматривала меня Хосита расширенными глазами, — с тобой все в порядке?
— А что? — нахмурилась я, пытаясь подплыть поближе к мужу, теперь болтавшемуся неподалеку от меня. — Есть сомнения?
— У тебя волосы сейчас почти до пяток, — пробормотала десантница, бросая беспомощные взгляды на Страшилина, занятого изучением оболочки, и на Лео, занятого исключительно собой. — И глаза как два фонаря светятся. А еще ты бледная, как смерть.
— Зато живая, — оторвался от изучения себя любимого наследник. — А все остальное, собственно, пустяки. Особенно, если сейчас эта непонятная конструкция разрушится, и мы окажемся в открытом космосе, то какая разница — умирать в вакууме бледным или румяным? В смерти все равны.