Через пару часов…
— Ты такой славный, — икнул Гингем, размахивая кувшином. — И твердых принципов! И хочется так глубоко вник… ик!… и просто хочется! Давай споем?
— У меня слуха нет, — вежливо отказался любимый, подпирая тяжелую голову рукой. — И вообще ничего нет. И почему у вас комбинезоны голубые?
— Потому что мне нравится голубой цвет! — стукнул кувшином о стол Гингем.
— Это–то понятно, — зло пробурчала я, кроша в пальцах кусочек хлеба. Я так и не смогла себя заставить съесть или выпить хоть что–нибудь за этим столом, хотя мужчины хлестали выпивку в два горла. — Ни одной бабы в округе. И не хочешь, а…
— Я не хочу! — заверил меня предводитель, старательно фокусируя на мне разъезжающиеся в разные стороны глаза. — И вообще, хоть бабам на мужской трапезе не место, но ваша троица очень даже ничего. Так что оставайтесь, дамы!
— Элли, — нахмурился любимый, изучая меня через дно стакана, — почему я в первый раз узнаю о существовании у тебя сестры–близнеца? Правда, вы совсем непохожи. Ты гораздо красивее!
— Вы чего пили? — с подозрением понюхала я стакан, с трудом отобрав его у мужа. Капнула себя на тыльную сторону ладони золотистый напиток и осторожно лизнула кончиком языка. Пожала плечами. — Вроде бы спиртным не пахнет? Тогда что за допинг вы залили в топку?
— О, это… ик! — признался Гингем, сползая под стол. — Всего лишь киртианская «Междусобойка». Только…ик! Для настоящих мужчин!
— Это видно, — заглянула я под стол. — Именно там, вероятно, кучкуются настоящие мужчины.
— Голубой — это цвет неба и свободы, — пробормотал седовласый, укладывая голову на руки и сладко засыпая. — А не то, что думают испорченные цивилизацией барышни, которых нельзя допускать на трапезы, потому они портят удовольствие взрослым людям! — И, выдав длинную тираду, тонко, с присвистом, захрапел.
Меня прорвало:
— А женщины, по–вашему, не люди?
Впрочем, вопрос остался риторическим, говорить было не с кем. Клиент дрых сном праведника.
Уже была глубокая ночь, светильники в комнате и внешние фонари на столбах автоматически пригасили свет, в окнах появились лучи второй луны. Вокруг было тихо, так тихо, словно поселок вымер. Я встревожилась и решила выглянуть наружу: эта странная тишина явно не к добру. Но тут зашевелился муж.
— Фу, какая гадость, — отодвинул от себя стакан Ингвар, трезвея на глазах. — Хорошо хоть он не проверял, сколько я выпил, а то бы заметил, что спит в луже.
— И что теперь? — возгордилась я мужем и его стойкостью. Не спиться в мужской кампании под хорошую закуску — это нужно иметь огромную силу воли и желание к победе.
— А теперь мы будем отсюда выбираться, — озвучил свои намерения То–от, вставая из–за стола.
И я с ним была целиком и полностью согласна. Но вот, к сожалению, не были согласны другие личности, нагло ворвавшиеся в трапезную и поставившие нас под прицел плазмоганов. Молча, но брутально.
— И чего вам всем так неймется? — удивилась я, оценивая обстановку. По всему выходило, что силы неравны — а, следовательно, открытое сопротивление бессмысленно.
— Элли, — осторожно сказал Ингвар, старательно загораживая меня собой, — я могу быть уверен, что ты не наделаешь глупостей?
— Смотря что понимать под глупостями, — заверила я его. — Если они не совпадают с моим определением, то обязательно наделаю. Или они наделают, — мотнула я головой в сторону молчаливых нападавших.
Нам все так же безмолвно показали оружием в сторону выхода, и кто–то особо внимательный и заботливый вытащил из–под стола сладко спящего Гингема и присоединил к нам. Как ни странно, валяющихся без сознания недобитышей оставили почивать на прежнем месте: то ли побрезговали, то ли туши этих амбалов их не заинтересовали.
В общем, под конвоем осталась троица придурков, один из которых окончательный, но еще не понимающий этого, а двое оставшихся на пути к пониманию.
Сопротивляться мы не стали. Здравый смысл возобладал, поскольку быть укороченным на какую–то часть тела совсем не обозначало потерять вес. Скорее, это означало потерять жизнь.
Ну и повели нас в лучших традициях боевиков длинными гулкими коридорами в узилище. Правда, это традицию слегка нарушал болтающийся на плече у одно из напавших Гингем, громко храпящий и вспоминающий маму при любом удобном случае. Собственно говоря, это были разные мамы, но никто в его речь особо не углублялся.