— Сэм, как ты тут?.. Впрочем, неважно, говори, что хотел… — мужчина развернулся к нему полностью и серьёзно глянул. Парень остановился ровно в двух шагах и только сейчас осознал, что, возможно, Леннокс-то и знает наперёд все его будущие слова… знает, но молчит намеренно, дабы не дать лишнего повода. Но, увы, Уильям его уже давно дал.
— Ты разве не удивлён? — ещё тяжко дыша после быстрого бега, беззаботно спросил Сэм и постарался улыбнуться; вышло плохо, а майор лишь неопределённо хмыкнул, становясь с каждой минутой всё угрюмее.
— Нет, — короткое, ёмкое, заставившее Уитвики неприятно вздрогнуть. Не столько от смысла, сколько от интонации. Парень почесал затылок, по-дурацки усмехнулся и неловко пожал плечами.
— Вот как… послушай, Уильям! — добавил неожиданно, громко; не хотел смотреть на Леннокса, но всё-таки глаза поднял, хотя, признаться, было довольно тяжело смотреть в практически равнодушные и никак не откликающиеся каким-нибудь чувством карие глаза. Впервые этот, казалось бы, тёплый оттенок отдавал ледяным. Но Сэм понял, что поворачивать назад поздно; этот день нужно закончить безумно. А после либо прекратить безумие, либо продолжить его, только уже в небольшой степени.
— Послушай, да… знаешь, я предполагаю, что после моего вопроса ты можешь меня убить, но всё-таки спрошу. Я уже ничего не боюсь, — горько усмехнулся. — Потому что в моём случае нет того, что можно назвать хорошим или плохим; я и так уже в полной жопе. Но, Уильям, а что… а что, если те мои слова были правдой? Если бы и правда… — голос дрогнул, дальнейшее произнёс шёпотом, к тому же рядом проехала гулко дребезжащая машина, заглушившая, кажется, всё что только возможно, — если бы и правда я тебя любил? Точнее, люблю, ну, или как там… короче, надеюсь, ты понял, — Уитвики не заметил, как нервно стал дёргать край кофты; речь под конец стала непонятной и торопливой, взгляд упал с Леннокса на асфальт; не хотелось смотреть на него, раньше времени наблюдать реакцию и считывать ответ. Пускай на одну секунду, но парень почувствует в себе то сладкое ожидание, приправленное вечной верой в лучшее. Вывел его из транса тяжкий вздох, но даже тогда Сэм не взглянул на майора.
— Послушай, Сэм… — прокашлявшись, начал мужчина, скрестив руки на груди и изредка покачивая головой, — я все эти годы знал тебя как хорошего разумного парня. Поверь, тебе этот бред не мог прийти в голову; ты просто о нём слишком задумался и, в силу своего юного возраста, развил в себе такую странную мысль. Но я тебе говорю, что это не правда, — сказал чётко, уверенно, голосом, не требующих возражений. — Пьяными мы не только в любви своему полу признаёмся, а ещё и целоваться полезть можем — увы, у каждого человека своя реакция на алкоголь. И ведь ничего, никто об этом после не задумывается… Так что и ты перестань говорить глупости, Сэм. У тебя есть любимая девушка. Вы, кажется, счастливы как никто другой. А у меня есть горячо мной обожаемая семья. Сэм, у нас нет никаких пересечений. К тому же, я не из таких… — добавил в конце, будто вспомнив. Уитвики проглатывал каждое слово; нет, он не был удивлён, но самолюбие явно пострадало. Ведь хотелось, как и всегда, взаимности, нежности, рассыпания в признаниях; хотя, конечно, такой итог был ожидаем. Парень медленно приподнял голову и посмотрел на Леннокса: взгляд, кажется, чего-то побаивающийся, но всё же в остальном очень холодный пронизывал его насквозь.
— То есть ты считаешь это бредом? — отчаяние всегда имеет дерзкий, почти вызывающий характер. Особенно отчаяние уязвлённого человека…
— Да.
— А что, если я скажу, что обо всём хорошо подумал и понял, что до сего момента я не жил и не любил по-настоящему, лишь сейчас, в данную минуту, живу и существую, а на сердце моём самая крупная и самая абсурдная любовь моей жизни? Что тогда? Что, если у меня во всю жизнь самое действительное происходило и принималось лишь в неординарных ситуациях, а не после многочасовых размышлений? Что, если… пьяный угар не причина минутного увлечения, а следствие давней глубокой любви? — Уитвики рассыпался в вопросах, горячась с каждой секундой. Ему хотелось задавить Леннокса если не качеством своих слов, то хотя бы их количеством и исключительной непонятностью. Но глаза майора были по-прежнему ледяными; ладони непроизвольно задрожали, уже забыв про кофту.
— Даже если так, Сэм, даже если ты любишь по-настоящему… всё равно нет. Это слишком, — покачал головой. — К тому же, это со стороны выглядит довольно странно и не укладывается у меня в голове, чтобы на пьяную голову слова были искренними и обдуманными… Прости, Сэм. Но чудес в жизни не бывает. И я тебе и правда не могу ответить ничем хорошим и положительным. Мне кажется, тебе следует одуматься, взглянуть на свою жизнь по-другому и понять, что у тебя есть те, кто тебя любит. Подумай о своей будущей семье… Короче, не зацикливайся на этой мысли. Она засасывает в свою пучину и не отпускает. И всё-таки попомни моё мнение: я чувствую, что любовь эту всю ты надумал. Даже если и не надумал, то… прости, ты знаешь мой ответ. Ты мне хороший знакомый, но о таком я даже и подумать не мог, — Уитвики не помнил, как жёстко и неприятно врезались эти слова в его изнеженное сердце; помнил только, что в тот момент подул сильный ветер и стало будто на тон темнее; кажется, и солнце его жизни скрылось за дождевыми тучами. Нет, оно пока не закатилось, но уже беспрепятственно двигалось к этому. Парень усмехнулся, запрокинул голову вверх, а потом и вовсе разразился безумным нервным смехом; Уильям настороженно на него поглядывал, побаиваясь, не сошёл ли он с ума. Через пару мгновений Сэм резко замолчал, опасливо посмотрел на Леннокса и, будто вспомнив всю нынешнюю ситуацию, мигом успокоился.
— Значит, ты не?.. — решил сделать последнюю попытку; это выглядело более чем жалко. Майор коротко кивнул. Уитвики опустил голову; горькая улыбка не сходила с его губ как напоминание о прошлом Сэме, которого сменил в те минуты новый — какой-то более серьёзный и печальный. Видимо, и правда человека могут научить не года, а порой всего лишь жалкие минуты…
— Ну, Уильям, хотя бы не воспринимай мои слова как горячечный бред. Я действительно… люблю тебя. Просто знай, — говорил сдавленным шёпотом, чувствуя комок отчаяния и крик безысходности, застрявшие в горле.
— Ты знаешь мой тебе совет, — ответил со вздохом.
— Знаю. Прости. Можешь даже не думать об этом. Просто знай. И я приношу тебе искренние извинения, если чем-то обидел тебя или твою семью… они замечательные люди. Да, ещё раз прости… Ну, бывай. Удачи… — говорил, делая робкие шаги назад и ежесекундно заглядывая в глаза Уильяму, силясь найти там что-то такое, за что можно зацепиться и найти повод остаться, доказывая никому ненужные истины. Но в тех до боли любимых и обыкновенно добрых глазах ледники не таяли, тепло не излучалось и никаких иных чувств, кроме лёгкой жалости, не было. «Хорошо научился скрывать чувства!» Если, правда, скрывал… Уже в спину Уитвики прилетело вполне доброжелательное, но для него равносильное выстрелу или удару «До встречи, Сэм!» Нет, ещё одной встречи он не потерпит. Не будет никакого завтра! Уже ничего не будет. Парень бежал, нёсся до своей машины, не чувствуя ног, рук, головы, а ощущая лишь свою развороченную и вывернутую всеми органами наизнанку душу и забитое сердце. Нет, в его жизни правда не было ничего такого: всегда любовь доставалась с более или менее несерьёзными трудностями. Ему всегда казалось, что любить взаимно — самое простое и часто встречающееся событие в мире. Он любил девушек — девушки любили его. Но здесь он не усёк один факт… нынешним объектом любви был мужчина. А отсюда шло множество проблем и недопониманий; не думайте, Уитвики это отдалённо знал и понимал, но знал и понимал так, как мы, обычные граждане, обыкновенно знаем и понимаем о войне: да, это жутко, да, это плохо, да, это страшно, но как именно жутко, плохо и страшно, мы так и не узнаем, пока не попробуем на своей шкуре. И вот тогда настанет гряда разочарований… у Сэма она уже наступила.