Этери, дорогая! Сейчас я отбыл свой срок и свободно еду в Баку. Если судьба позволит, непременно окажусь в Тифлисе, хоть ненадолго. Даже если буду там проездом, во что бы то ни стало навещу тебя, хотя и знаю, что душа твоей матери не лежит ко мне. Впрочем, я не виню ее в этом.
Как только приеду в Баку, сразу напишу тебе.
Сердечный привет твоей маме, сестрам. На ближайшей станции опущу это письмо в почтовый ящик.
До скорой встречи, дорогая. Твой
Авель».
Дописав это сбивчивое послание, он поставил дату: 14 октября 1910 года.
Излив свои чувства на бумагу, он испытал огромное облегчение. Он словно освободился от тяжкого гнета, сбросил камень с души. Но чувство легкости и свободы, охватившее его, длилось недолго. Перечитав письмо, он недовольно поморщился. «Рассуропился», — припомнилось самоуничижителное словечко любимого его героя — тургеневского Базарова. Письмо показалось ему сентиментальным, даже плаксивым. И в то же время оно не передавало и сотой доли того, что ему хотелось бы сказать.
Поезд остановился на станции Михайлово. Авель спрыгнул на перрон и, озираясь по сторонам, двинулся по направлению к почте.
Пожилая лоточница продавала почтовые открытки. «Вот и отлично! — подумал Авель. — Никаких писем. Открытка — это как раз то, что мне нужно. Весточка, посланная на обороте почтовой карточки, поневоле должна быть краткой».
Сунув с таким старанием написанное письмо в карман, он склонился над лотком с открытками. Особенно приглянулась ему одна из них: темный, глухой лес, засыпанный снегом. В глубине — крохотная избушка. А по лесу медленно бредут двое: старик и старуха. Они утопают в глубоком снегу, ветер чуть не валит их с ног. Но они медленно, упорно движутся к дому. Приглядевшись внимательнее, Авель увидел, что над избушкой вьется дымок. И он вдруг ясно-ясно представил себя на месте этих двух путников. Всем телом ощутил холодный ветер, пронизывающий до костей, забивающий дыхание. Представил себе, как счастливы будут они, войдя с мороза в жарко натопленную избу, как вздохнут с облегчением, грея у печки свои старые кости. Точь-в-точь такая же избушка была в Онеге и у него, Авеля. Печь, вязанка дров, керосиновая лампа. Тепло, светло. И любимые книги на сколоченном из простых досок столе. А за стенками воет ветер, кружит метель…
Авель подумал, что незатейливая картинка, быть может, расскажет о его жизни лучше и полнее, чем самое длинное и подробное письмо.
Заплатив лоточнице, он взял открытку, вошел в здание почты и, присев к шаткому столику, быстро написал:
«Этери! Эту открытку посылаю тебе с дороги. Скоро буду в Баку. У меня все хорошо. Как только приеду в Баку, сразу сообщу свой адрес. Сердечный привет маме, сестрам. Авель. 14. X 1910 г.».
Написав адрес, он, не раздумывая, опустил открытку в почтовый ящик. А то большое письмо до времени так и осталось лежать у него в кармане.
4
— Надолго к нам? Или опять, как в прошлый раз, заглянул на часок и исчез на целых семь лет? — спросила Надя, когда схлынула первая волна восклицаний, приветствий и дружеских поцелуев, вызванных радостью встречи.
— К сожалению, опять ненадолго, — нахмурился Авель и искоса, осторожно глянул на Этери. Она промолчала, но по ее мгновенно угасшему лицу он понял, что она не только огорчена, но и оскорблена его ответом.,
«Похудела, — с нежностью подумал Авель. — Лицо стало еще тоньше, а глаза грустные-грустные…»
Этери в самом деле изменилась. Не к худшему, нет. Она была все еще хороша. Может быть, даже стала краше, чем прежде. Но куда девалось беспечное, гордое, даже слегка надменное выражение ее милого лица. Во всем облике преобладала теперь задумчивость и какая-то затаенная печаль.