Правительство, называвшее себя «временным», заявляло, что оно неполномочно решить эти наболевшие вопросы: их решит Учредительное собрание.
По правде говоря, я был в некоторой растерянности. Да и не я один. С одной стороны, политика Временного правительства была мне определенно не по душе. Но, думал я, как к нему ни относись, это все же законное правительство революционной России. Не бороться же с ним, как мы боролись со старой, царской властью.
Мои сомнения рассеялись в один день: третьего апреля.
С самого утра в этот день по городу распространился слух, что вечером в Петроград прибудет вернувшийся из эмиграции Ленин. День был праздничный, пасхальный, заводы и фабрики не работали, газеты не выходили. Но мы, петроградские большевики, сделали все, чтобы известить о приезде Ильича рабочих на каждом предприятии, солдат в каждой воинской части. В Выборгском районе обошли улицы с плакатами: «Сегодня к нам приезжает Ленин!» В Нарвском районе обошли множество рабочих квартир. На Васильевском острове расклеили листовки, в которых указывались место и время сбора для шествия к Финляндскому вокзалу.
Передо мной сейчас старая питерская газета, в которой напечатан краткий отчет об этом волнующем событии:
«В 11 ч. 10 м. подошел поезд. Вышел Ленин, приветствуемый друзьями, товарищами по давнишней партийной работе. Под знаменами партии двинулся он к вокзалу, войска взяли на караул… Идя дальше по фронту войск, шпалерами стоявших на вокзале и державших «на караул», проходя мимо рабочей милиции, Н. Ленин всюду был встречаем восторженно…»
Так оно все и было. Но разве могут сухие, протокольные строки короткого газетного сообщения донести насыщенную грозовыми разрядами атмосферу этой удивительной встречи!
Площадь Финляндского вокзала была запружена народом. Но поражало не количество собравшихся здесь людей, а непередаваемое выражение радости и надежды, озарившее их лица.
Я плохо разглядел Ильича в первый момент. Во-первых, его сразу обступили какие-то люди, а во-вторых, глаза мои, как видно, застлали слезы: все происходящее дробилось и мерцало передо мною, словно в каком-то цветном тумане.
От Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов Ленина приветствовал Карл Чхеидзе. Вот тут я впервые ясно увидел лицо Ильича. Он слушал приветственную речь словно бы вполуха. Когда Чхеидзе закончил, Ильич поднял руку, заложив другую за борт жилета. Толпа замерла.
Мне вспомнилась вдруг моя первая встреча с Лениным на квартире Бруснева, вспомнилось, как он сказал, наклонив голову и разглядывая меня внимательным взглядом: «А-а, так это, стало быть, и есть товарищ Авель?» И вот сейчас, глядя на освещенное прожекторами такое знакомое лицо, я невольно думал: «Постарел Ильич. Постарел… Как-никак десять лет прошло…»
За этими своими мыслями я сперва не уловил основного направления ленинской речи. Но мне довольно было одной фразы, которая обрушилась на меня, словно гром среди ясного неба.
— Да здравствует социалистическая революция! — провозгласил Ильич.
Для меня это был не абстрактный лозунг, а конкретная задача, конкретная, четко сформулированная цель. Теперь я твердо знал, как мне нужно жить дальше, что делать, к чему стремиться.
Многотысячные колонны рабочих, солдат, матросов шли вслед за броневиком, с которого Ильич произнес свою речь, когда броневик этот двигался на Петроградскую сторону, к особняку Кшесинской, в котором теперь размещались Центральный и Петроградский комитеты РСДРП (б).
Митинг продолжался всю ночь.
Несколько раз Владимир Ильич обращался с балкона к все новым и новым толпам подходивших к дворцу рабочих, матросов, солдат.
Уже рассветало, когда в мраморном зале особняка открылось торжественное заседание Центрального Комитета, Петроградского комитета и актива петроградских большевиков.
Не знаю, довелось ли Ильичу хоть немного отдохнуть в то утро. Вряд ли, потому что в двенадцать часов дня он уже выступал в Таврическом дворце перед делегатами Всероссийского совещания Советов рабочих и солдатских депутатов. Выступал дважды: сперва на собрании делегатов-большевиков, а потом на объединенном собрании большевиков и меньшевиков.
Меня удивило, что на этот раз Владимир Ильич читал свою речь. Причем читал в совсем несвойственной ему манере — нарочито медленно, подчеркивая каждое слово.
Потом я узнал, что это были заранее, еще в поезде, написанные им тезисы, впоследствии получившие название апрельских. Ильич придавал этим тезисам исключительно важное значение. Он нарочно загодя сформулировал свои мысли письменно, нарочно прочел заранее заготовленный текст, а потом передал этот текст в руки Ираклия Церетели, чтобы избежать всякого рода недобросовестных передержек и кривотолков. (Все равно не избежал. В плехановской газете «Единство» вскоре появилось возражение Ленину, в котором клеветнически утверждалось, что им будто бы «водружено знамя гражданской войны в среде революционной демократии».)