Из дома Авель вышел только вечером. Солнце уже склонялось к закату. День был воскресный, и улицы заполнили гуляющие. Медленным шагом шел он по Михайловскому проспекту, невольно выхватывая взглядом из толпы юные девичьи лица.
Сегодня в семь на Андреевской улице, в квартире Бочоридзе, должно было состояться заседание Тифлисского комитета. И квартира эта, и ее обитатели были хорошо знакомы Авелю. Сначала здесь проводились собрания подпольного кружка железнодорожников, а в последнее время — заседания Тифлисского комитета. Тут он познакомился с молодым семинаристом Сосо Джугашвили, с Николаем Козеренко, с журналистом Иваном Лузиным и недавно сосланным сюда из России Федором Афанасьевым, у которого было великое множество книг и брошюр, напечатанных за границей. По большей части это были издания группы «Освобождение труда».
Вчера Авель слышал, что на сегодняшнем заседании, по-видимому, будет только что вернувшийся из-за границы Ной Жордания. Авель с интересом ожидал встречи с этим человеком, он много о нем слышал, но увидеть его ему предстояло впервые.
До начала заседания оставалось полчаса. Когда Авель вышел к Андреевской улице, уже темнело. Глухо доносился звон колоколов Верийской церкви: звонили к вечерне.
Квартира Бочоридзе медленно заполнялась народом; члены комитета, соблюдая правила конспирации, приходили поодиночке, старались выдержать паузы, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Но к семи почти все уже были на месте. Входящих радушно встречали тетя Нино и тетя Бабе. Встречали так, как обычно встречают хозяева дорогих гостей, приглашенных на званый вечер. Перед каждым таким заседанием женщины для маскировки всегда накрывали стол, чтобы в случае, если вдруг нагрянут нежданные гости, сделать вид, что нынче Нино и Бабе празднуют день рождения и поэтому дом полон друзей и знакомых.
На улице дежурили по очереди, опять-таки соблюдая жесткие условия конспирации. Авелю выпало дежурить вместе с Ладо Кецховели. Ладо молча пожал ему руку, но потом вдруг, словно не удержавшись, ласково похлопал по плечу.
Но вот наконец заседание началось. Оглядевшись вокруг, Авель прикинул, что собралось человек тридцать пять, а то и сорок. Город уже давно погрузился во тьму. Погасли огни в окнах домов. Только ясная полная лупа сияла в вышине, озаряя пустынные улицы Тифлиса своим бледным светом. А здесь, в квартире Бочоридзе, жизнь била ключом, бушевали страсти, клубилось под потолком сизое облако табачного дыма, у спорящих от надсады то и дело срывались голоса.
Началось все вполне буднично. Но Жордания своим выступлением словно кинул в самую гущу собравшихся горящую головешку.
Впрочем, начал он спокойно, сдержанно, неторопливо. Ему было лет двадцать семь. Но из-за полноты и начинающих редеть волос он казался гораздо старше своих лет.
Начал он говорить по-грузински, но потом, видно вспомнив, что среди присутствующих не только грузины, перешел на русский.
— Мы должны, — говорил Жордания, назидательно выставив вперед указательный палец, — пройти путь передовых стран. В отличие от Западной Европы, у нас, в Грузии, буржуазия еще не сыграла своей роли, еще не выполнила своей исторической миссии. Развитой капитализм несет с собой множество пороков, но он несет с собой и прогресс: экономический и общественный. Только буржуазия может возглавить нарождающееся революционное движение, только она способна поднять на борьбу народ, возродить его к активной экономической жизни. С другой стороны, только национальная буржуазия может обеспечить нам политическую независимость, только она может в полной мере воспрепятствовать любой попытке угнетать наш народ, любой попытке вручить его судьбу в чужие руки, подчинить его иноземному владычеству…
Искоса взглянув на Ладо, Авель увидел, что тот едва сдерживается.
— Либеральная болтовня, — пробормотал он, нервно потирая руки. — Давно разоблаченная либеральная болтовня, слегка приправленная марксистской фразеологией.
Эта тихая, вполголоса произнесенная реплика была услышана.
— Неправда!.. Ложь!.. — раздались голоса.
— Жордания прав! — громко выкрикнул Роман Панцхава.
— Товарищ Ной! — поднялся Николай Козеренко. — Точка зрения, высказанная сейчас вами, хорошо нам знакома. Эта позиция, в сущности, ничем не отличается от позиции западноевропейских оппортунистов, отрицающих самое главное в марксизме…
Жордания грустно покачал головой, с какой-то высокомерной, снисходительной жалостью оглядел бледного, худого Козеренко, окинул медленным взглядом бушующую аудиторию и тихо сказал: