Все, что происходило потом, слилось в его сознании в сплошной поток мелькающих кадров синематографа. Иные из этих кадров были как в тумане, иные остались в его памяти на редкость ясными и четкими.
Второе заседание съезда должно было открыться 26-го в час дня. Зал был давно уже набит битком. Время близилось к семи, а за столом президиума все еще было пусто. В это время большевики и левые эсеры в разных комнатах вели фракционные заседания. Отчаянные споры продолжались почти весь день. Даже в рядах большевиков нашлись люди, испугавшиеся крутого оборота, который приняли события.
— Нам не удержаться! — паниковали они. — Мы окажемся в изоляции! Революция гибнет!
Они предлагали создать общесоциалистическое правительство, в которое вошли бы представители всех социалистических партий.
Навсегда запомнил Авель суровое, непреклонное лицо Ильича. Он был тверд как скала.
— Пусть соглашатели принимают нашу программу, — отвечал он паникерам, — и входят в правительство. Мы не уступим ни пяди. Если среди нас есть товарищи, которым не хватает смелости и воли идти на то, на что идем мы, пусть они катятся ко всем прочим трусам и соглашателям. Рабочие и солдаты с нами!
В пять минут восьмого явился посланец от фракции левых эсеров: он сообщил, что они приняли решение остаться в Военно-революционном комитете.
— Вот видите? — победно усмехнулся Ильич. — Они тянутся за нами.
Было ровно восемь часов сорок минут, когда гром приветственных криков и рукоплесканий встретил появление членов президиума. Глаза всех делегатов были устремлены на невысокую коренастую фигуру с большой, лысой и выпуклой, крепко посаженной головой. «Ленин!» — прокатилось по рядам.
Весь зал поднялся в едином порыве и сдвинулся к трибуне, где стоял Ильич. Он долго не мог начать свою речь из-за непрекращающихся оваций и возгласов. В зале были не только делегаты съезда, но и находившиеся в это время в Смольном рабочие, солдаты, матросы. Люди становились на подоконники, выступы колонн, на стулья, чтобы как можно лучше разглядеть стоявшего на трибуне Ленина. В воздух летели шапки, кепки, матросские бескозырки, мелькали поднятые вверх винтовки.
Большинство находящихся в зале видели Ильича впервые.
Странное дело! У Авеля тоже было такое чувство, что он видит его впервые. Десять лет назад в редакции «Волны» он встречался с ним каждый день на протяжении нескольких месяцев. В апреле этого года он встретился с ним вновь, стоял рядом, разговаривал, пожимал его руку. Да что там в апреле! Только что, каких-нибудь сорок минут назад, он видел это знакомое, родное лицо, эту плотную, коренастую фигуру, глядел на непривычный в знакомом ленинском облике бритый подбородок, на котором, впрочем, уже проступала бородка, столь памятная ему по прошлым встречам с Ильичей…
И все-таки у него было такое чувство, что он видит Ленина впервые. Вероятно, разлившаяся по залу волна восторженного изумления охватила и его. Да, именно изумление отражалось сейчас на всех лицах: «Так вот, оказывается, каков он, этот человек, предсказавший и направивший ход разворачивающихся сейчас грандиозных событий!.. Такой… обыкновенный…»
Авель невольно глядел сейчас на Ленина глазами собравшихся. Вот почему он словно бы впервые ощутил истинный масштаб этого человека… Даже не человека — явления…
Тут, очевидно, сработал закон перспективы, действующий не только в пространстве, но и во времени: чем крупнее предмет, тем больше должно быть расстояние, на которое надо от него отойти, чтобы разглядеть как следует.
Как бы то ни было, но именно сейчас, в этот момент, Авель впервые увидел в Ленине великого народного вождя.
Ленин стоял, держась за края трибуны, обводя прищуренными глазами толпу делегатов, и ждал, когда схлынет овация. А когда наконец наступила тишина, он сказал. Спокойно, совсем буднично:
— Теперь пора приступать к строительству социалистического порядка.
Новый мощный взрыв рукоплесканий потряс зал.
Когда и эта волна оваций улеглась, Ленин предложил съезду принять и утвердить «Обращение к народам и правительствам всех воюющих стран».
— Вопрос о мире, — сказал он, — есть жгучий вопрос, больной вопрос современности. О нем много говорено, написано, и вы все, вероятно, немало обсуждали его. Поэтому позвольте мне перейти к чтению декларации, которую должно будет издать избранное вами правительство.
Ленин читал текст декларации медленно, отчетливо, внятно. Желая выделить, особо подчеркнуть какую-либо мысль, он слегка наклонялся вперед. Тысячи людей напряженно вслушивались в его негромкий, с легкой картавинкой голос.