Круто повернувшись, он зашагал прочь, и вскоре его щуплая фигурка исчезла в сгустившихся сумерках.
Растерянный, я медленно брел к вокзалу, размышляя об этом запутавшемся человеке. Потом мысли мои перекинулись на Вальтера. Итак, жандармерия знает, что некий Авель руководит сборищами неких неблагонадежных лиц. Однако личность этого Авеля пока не установлена. Интересно, что они предпримут, выяснив, что это не кличка и не псевдоним, а подлинное имя реального, конкретного человека. Испугался ли я? Пожалуй, нет. Скорее даже наоборот: душу мою переполнило какое-то глупое тщеславие. «Выходит, моя скромная персона представляет такую опасность для могущественной империи, что мною заинтересовалось губернское жандармское управление! Мало того… Они нанимают специального человека, чтобы с его помощью установить, кто я такой!»
Однако это чувство владело мною недолго. Постепенно мысли мои приняли более деловое направление. Что делать дальше? В духане Папишвили собираться больше нельзя, это место уже известно жандармам, неминуем провал. Да и бесчестно было бы подводить старика. Даже если он отделается легкими неприятностями по моей вине, это тоже ни к чему. Больной, измученный человек — его ни в коем случае нельзя втягивать в наши дела. Но самое главное сейчас, конечно, — это то, как поведет себя Кунце, когда его вызовут в жандармерию для доклада. А уж в том, что его непременно туда вызовут, не может быть никаких сомнений. Кунце — человек неплохой, совестливый, иначе зачем бы ему было раскрывать душу, представая в таком неприглядном свете. Однако он человек слабый, безвольный. А Вальтер, надо полагать, весьма искушен в своем гнусном деле. Не исключено, что он все-таки сумеет запутать Карла в свои сети, тот станет «двойником», то есть будет служить, как говорится, и нашим и вашим. Такие случаи уже бывали. Неприятно, конечно, думать о человеке плохо, но уж тут ничего не поделаешь, придется быть осторожным.
Мне захотелось немедленно повидать Дмитрия, посоветоваться с ним. Или хотя бы просто поделиться сомнениями.
Когда я подошел к вокзалу, поезд из Аджикабула уже прибыл.
— У меня сегодня целый день ни крошки не было во рту, — устало улыбнулся мне Дмитрий. — Так же, как и у тебя, наверное?
Я признался, что тоже не успел пообедать.
Неподалеку от вокзала был ресторан некоего предприимчивого француза Фальконе. Там обычно собирались приезжавшие в Баку грузины. Обед обедом, но, помимо всего прочего, ресторан Фальконе был, пожалуй, самым удобным местом в городе, где мы могли поговорить без помех. Я давно уже усвоил это правило конспирации: хочешь обменяться с кем-нибудь секретами или просто поговорить без риска быть услышанным посторонними, не прячься по углам, не шепчись, а, наоборот, ступай в самое людное место и говори не таясь: это самая верная гарантия, что на тебя никто не обратит внимания.
В дверях ресторана стоял Гамзат — здоровенный лезгин, бесконечно преданный своему хозяину. Огромного роста, косая сажень в плечах, он являл собою классический тип ресторанного вышибалы. Если кто-нибудь из посетителей напивался не в меру, он просто хватал его под мышку и выносил на панель. Если вдруг затевалась драка, он даже не пускал в ход свои здоровенные кулачищи, а только, оскалившись, издавал какое-то глухое ворчание, похожее на рык дикого зверя. И этого было достаточно: драка мгновенно прекращалась, даже не начавшись.
К нашему брату грузину Гамзат относился с особым почтением. Он знал, что грузины, сколько бы ни пили, всегда держатся в границах приличия. Во всяком случае, с грузинами у него никогда не было никаких хлопот.
В знак особого расположения к нашим соплеменникам Гамзат частенько повторял одну и ту же фразу:
— Грузын хорошо знает Гамзата… Гамзат долго жил Тыфлис… Гамзат имеет в Тыфлис много кунаков… Если тэбэ кто-нибудь обидит, приходи к Гамзату. Гамзат тэбэ в обиду нэ даст…
При этом он поднимай свою ручищу и показывал огромный, величиной с добрый арбуз, кулак.
Увидав меня и Дмитрия, Гамзат обнажил в улыбке свои гигантские клыки:
— Проходы, золотой! Проходы, любэзный!
Ресторан был полой. Как видно, скверная погода загнала сюда нынче больше посетителей, чем обычно. Но Гамзат знал, что мы с Дмитрием любим уединение, и он подвел нас к столику в укромном уголке.
— Спасибо, Гамзат! — приложил я руку к сердцу. — Чем мы можем отблагодарить тебя за твою всегдашнюю доброту?
— Гамзат нэ трэбует никакой благодарност, — улыбаясь, отвечал лезгин. — Гамзат вам брат.
Тепло, уют, соблазнительные запахи вкусной еды, доносившиеся с кухни, совсем меня разморили. Дмитрий тоже постепенно согрелся. На усталом и измученном лице его появилась блаженная улыбка.