Авель и сам не заметил, как задремал. Разбудил его скрип двери. Он испуганно приподнялся.
— Лежи, лежи, — успокоил его приглушенный голос Ладо. — Отдыхай, время еще есть.
Сквозь сон Авель слышал, как Ладо раздевается, кладет на стол какие-то свертки. Потом звякнула жестянка, забулькала переливаемая жидкость. Шаркнула и зашипела спичка, зажегся огонь.
— Что это? — спросил Авель. — Что ты делаешь?
— Керосину купил, — ответил Ладо. — Нам ведь с тобой всю ночь работать, совсем пропадем от холода.
Он разжег керосинку, положил на нее кирпич, прикрутил фитиль. Затем долил керосину в лампу и тоже зажег её. В комнате сразу запахло жильем.
При мигающем свете лампы Авель разглядел на столе свертки с разной снедью.
— А это что? — спросил он.
— Как «что»? Еда. За этой проклятой работой ты скоро проголодаешься как зверь.
«Вот, значит, зачем он уходил», — растроганно подумал Авель.
— Ну а теперь за дело! — бодро сказал Ладо и высыпал весь шрифт из хурджина прямо на пол.
И вот они сидят на полу и разбирают шрифт: медленно, кропотливо. Буковку к буковке, знак к знаку…Час, второй, третий… Они делают это молча, не перебрасываются даже короткими фразами, чтобы не сбиться, не запутаться. Только иногда мурлычут себе под нос какой-нибудь незатейливый мотив.
Да, только теперь Авель по-настоящему понимает, почему Ладо так разъярился, увидав перемешанные литеры шрифта. При всем своем воображении он даже и представить не мог, какое противное и нудное это занятие и, главное, сколько времени и сил на него надо угробить. На рассвете они решили, что на первый раз, пожалуй, хватит. Оделись, заперли дверь и ушли на квартиру к Авелю — отсыпаться.
В полдень Авель, как всегда, отправился в депо. С Ладо они договорились встретиться вечером, чтобы ночью продолжить начатое дело…
Он шел на Балаханскую улицу, и на душе у пего было легко и спокойно. Но минувшая ночь давала себя знать. Болела шея: как-никак столько часов просидеть, согнувшись в три погибели. Горели и слезились глаза: им тоже крепко досталось. При тусклом свете коптилки пришлось пристально вглядываться в каждую литеру, чтобы не ошибиться, не спутать один типографский знак с другим. Ладо — тот неутомим. В нем говорит, бушует бешеная страсть, могучее стремление скорее завершить дело. Он словно вылит из стали. «Я тоже не должен даже виду подать, что устаю, что мне трудно», — твердо решил Авель.
Балахапская улица была темной, безлюдной. Тускло светились окна крохотных домишек; в каждом из них шла какая-то своя жизнь…
Свернув в переулок, Авель сразу узнал дом, в который вчера привел его Ладо. Снаружи он казался совсем нежилым. Окна были темные, даже крохотный луч света не проникал на улицу сквозь закрытые ставни. «Не может быть, чтобы Ладо еще не пришел», — подумал Авель. Леденящий страх сдавил его сердце: не случилось ли чего? А тут еще мимо Авеля вдруг промелькнула какая-то быстрая тень. Вглядевшись, он увидал женщину в чадре. Чтобы в такой поздний час мусульманская женщина одна вышла на улицу? Этого не могло быть! Что, если это переодетый сыщик?
На цыпочках, стараясь ступать бесшумно, с тревожно бьющимся сердцем Авель приблизился к дверям и постучал, как было условлено, один раз, потом, после паузы, еще два раза. Дверь отворилась как по мановению волшебной палочки. Ладо, весело потирая руки, ходил по комнате, стараясь не ступить ногой на гору еще не разобранного шрифта. В комнате было тепло, светло.
— Ты что такой встрепанный? Да на тебе лица нет! — удивился он.
— Перепугался, — признался Авель. — Смотрю, окна темные, — значит, тебя нет. А ведь мы твердо договорились, что ты придешь раньше.
— Окна темные, потому что я постарался их плотно завесить, дорогой Авель.
— А тут еще какая-то женщина в чадре. Что бы это значило, подумал я. В такой поздний час…
— О, это ничего. Это не страшно. Я забыл тебя предупредить. Эта несчастная женщина каждую ночь бродит тут одна, ни с кем не заговаривает. Сперва я тоже было заподозрил неладное, но потом, когда разузнал, в чем дело, успокоился. Ну что, брат? За работу?
Всю эту ночь, как и прошлую, они провели, сидя на полу, поджав под себя ноги, склоняясь головами почти до полу. Когда шея затекала, а ноги сводила судорога, они просто ложились на пол и продолжали работу лежа.