— Потому что больше его некому устроить… Да, кстати, что это ты все время в таком тоне говоришь о рабочих? Чем, скажи на милость, они тебе не угодили? Они живут такой страшной, такой тяжелой и беспросветной жизнью… Они задавлены не только вечным трудом, не только нищетой, но и темнотой, невежеством. Но, Этери, они отзывчивы и честны. Я ведь сам живу среди рабочих, я знаю их…
Этери повела себя неожиданно. Она вдруг взяла его под руку, прижалась к нему всем телом, словно отдаваясь его защите, и прошептала:
— Сама не знаю, что ты со мной сделал. Ты так глубоко ворвался в мое сердце, что даже мать моя не сумеет теперь ничего с этим поделать.
Авель не нашел, что ответить. Он только крепко прижал Этери к себе. Так они и шли по улице, как бесконечно близкие, навеки родные люди.
— Пока я еще не умею думать, как ты. Не все, что ты говоришь, я понимаю. И не все из того, что понимаю, кажется мне правильным. Но я научусь. Честное слово, научусь.
Вот и вокзал… Пестрая толпа людей, крики извозчиков, свист и шипение паровоза… Но они шли по вокзальной площади, а потом по перрону, никого и ничего не замечая, словно отделенные какой-то незримой стеной от всего мира.
Последнее пожатие рук, последний прощальный поцелуй, сладость которого он будет помнить всю жизнь… Вот и все… Поезд трогается. Авель, стоя на подножке и держась рукой за поручень, другой рукой машет, машет изо всех сил… Машет даже тогда, когда перестает различать Этери в толпе провожающих. И она тоже машет, машет своей тоненькой ручкой. Уже давно скрылся из глаз последний вагон, уже почти совсем опустел перрон, а она все стоит недвижимо на том же месте, где только что стояли они вдвоем, и машет вслед поезду, уносящему ее возлюбленного.
10
Еще в январе Ладо узнал, что за границей — кажется, в. Лейпциге — стала выходить общерусская нелегальная; марксистская газета «Искра». Знал он наверняка, что газета эта уже попала в Россию. Но, как ни старался, ему все не удавалось заполучить ни одного экземпляра. И вот наконец — это было как раз в тот день, когда Авель выехал в Тифлис, — ему посчастливилось раздобыть первый номер. Сунув сложенный в несколько раз тоненький газетный лист за пазуху, он решил отправиться в комнатушку, которую снимал Авель (ключ от нее всегда был у него), чтобы там без помех изучить эту газету, о которой он так много слышал. Чувства, которые он при этом испытывал, можно было сравнить с ощущениями изголодавшегося человека, раздобывшего кусок хлеба и мечтающего поскорее уединиться, чтобы утолить своп голод. Запершись изнутри, Ладо жадно впился в газетный лист, уже слегка потершийся на сгибах. Первый номер «Искры» вышел, оказывается, еще в декабре: на нем стояла дата — 11 декебря 1900 года.
«Из искры возгорится пламя!» Ответ декабристов Пушкину», — прочел Ладо, и сердце его затрепетало при мысли о том, что это давнее, полузабытое пророчество начинает сбываться: тому порукой вот эта газета, и Красин, который дал ему ее, и он сам, Ладо, вся его работа здесь, в Баку, его мечта создать нелегальную типографию, чтобы раздувать этот огонь, это пламя, разгоревшееся из крохотной искры, вспыхнувшей во мраке самодержавной николаевской России три четверти века тому назад.
Особенно сильное впечатление произвели на Ладо три статьи, напечатанные в этом номере: «Китайская война», «Раскол в заграничном союзе русских социал-демократов» и передовая, которая называлась «Насущные задачи нашего движения». Они резко отличались от других материалов номера простотой изложения, конкретностью, кристальной ясностью мысли. Во всех трех явно чувствовалась одна рука. (Впоследствии Ладо узнал от Красина, что впечатление это его не обмануло: материалы был» написаны Владимиром Ульяновым — тем самым Ульяновым, которого Ладо знал под именем Тулина. Ульянов, как объяснил ему Красин, формально был одним из редакторов «Искры», но, по существу, главным руководителем редакции, идейным вдохновителем газеты, ее душою.)
Прочитав весь номер, что называется, от корки до корки, Ладо вновь принялся штудировать передовую. В ней говорилось о необходимости создания твердой, хороню организованной марксистской рабочей партии. Без такой партии, говорил автор статьи, рабочий класс не сможет осуществить свою историческую миссию: освободить себя и всех угнетенных от политического и экономического рабства.
Ладо пришел в необыкновенное волнение. Да, будь у пего типография, он знал бы, что ему необходимо сделать в самую первую очередь: он бы перепечатал эту статью, размножил ее как прокламацию и стал распространять, чтобы ее смогли прочесть не только ближайшие его сподвижники и даже не только кружковцы, но все мало-мальски сознательные рабочие.