Промышлянский заломил неслыханную цену: девятьсот рублей. Ладо торговался как зверь. Промышлянский не уступал. Но, по правде говоря, машина стоила этих денег.
Ладо поднял на ноги всех, кого только мог. Львиную долю дал их всегдашний спаситель Леонид Борисович Красин. Остальное — с бору по сосенке — собрали другие товарищи: Ладо обращался ко всем, кому можно было довериться. И все-таки набралось только восемьсот. Одной «катеньки», как и в прошлый раз, не хватало. И снова, как и в прошлый раз, Ладо обратился за помощью к Авелю:
— Теперь, брат, вся надежда только на тебя. Выручай!
— Каким образом? — удивился Авель.
— Тебе надо сменить работу. Я уже договорился с Красиным. Будешь работать у него, на «Электросиле». Кстати, это удобнее и для тебя тоже. Больше времени останется для наших главных занятий.
— Все это прекрасно, — недоумевал Авель. — Но я не понимаю, каким образом это поможет раздобыть нам недостающую сотню.
— Ах, брат, ну какой же ты недогадливый! Возьмешь у себя в депо расчет. Уж сотню-то под расчет, я думаю, они тебе выдадут.
Авель только еще раз подивился, с какой простотой Ладо разрешал самые, казалось бы, неразрешимые задачи.
При расчете в депо Авель получил изрядную сумму, превышающую самые смелые его ожидания: ему заплатили сверхурочные за лишний пробег и ремонт паровоза. Дело с приобретением типографского станка, таким образом, уладилось. Через несколько дней печатную машину перевезли на Воронцовскую улицу, в дом татарина Али-Бабы.
Мусульмане испокон веков придерживаются размеренного, замкнутого образа жизни. Али-Баба был истинным мусульманином и свято соблюдал обычаи предков. В его дом, огороженный высоким забором, не то что чужие, даже близкие родственники и то редко захаживали. Русского языка Али-Баба почти не знал, политикой не интересовался. С полицией никаких дел никогда не имел. Ладо, обладавший волшебным даром легко покорять людские сердца, быстро с ним подружился. Не прошло и двух дней, как Али-Баба уже клялся именем своего нового постояльца Давида Деметрашвили, Датико, как он вскоре стал его называть.
— Да снизойдет на тебя благодать истинной веры, Датико, брат мой! — то и дело повторял он. — Для такого человека, как ты, я ничего не пожалею!
Али-Баба знал, что Датико печатает книги. Занятие это он почитал едва ли не высшим искусством из всех, что существуют на земле, чуть ли не чудом. Однажды он даже осмелился обратиться к Ладо с нижайшей просьбой:
— Датико, брат мой, научи сына моего Нури печатать книги. Хочу, чтобы мой Нури был таким же великим ученым и мудрецом, как ты.
— С удовольствием, Али! — улыбнулся в ответ Ладо, — Пусть учится.
И маленький Нури стал целыми днями пропадать около печатной машины. Он не отходил от Васо и Авеля, поминутно спрашивая у них: «А это что?», «А это зачем?», «А это какая буква?»
Авель и Васо без всяких опасений удовлетворяли его любопытство: Нури постоянно был у них на глазах. Кроме того, он по малолетству мгновенно забывал все, что ему растолковывали накануне, и назавтра задавал все те же вопросы.
А станок работал не переставая. Из обнесенного высоким забором дома Али-Бабы, что ни день, выносили новые тюки по-русски и по-грузински отпечатанных брошюр, рассылавшихся отсюда чуть ли не по всем городам Закавказья. А наивный, доверчивый Али-Баба и не подозревал, какими опасными делами занимается его постоялец. И если бы даже кто-нибудь сказал ему, что его любимый Датико день и ночь трудится, чтобы свергнуть власть великого белого царя, Али-Баба счел бы эти слова злой и нелепой клеветой или просто глупой шуткой.
Из тетради Авеля Енукидзе
Наша жизнь в Баку шла легко и гладко, что называется, без сучка без задоринки. Даже не верилось, что вдруг наступит такая долгая, светлая полоса удач. Многое тут, конечно, зависело от Ладо, от его неукротимой энергии, от его изобретательности и ловкости. Многое, но не все. Не знаю, записано ли так в книге судеб или же просто таков неведомый нам, еще не познанный закон бытия, но так уж, видно, повелось от века, что ежели человеку везет, так уж везет. Словно неиссякаемый родник, нисходит на него эта благодать. Ну а уж если не повезет… Как говорит русская пословица, пришла беда, отворяй ворота! Впрочем, до беды пока было еще далеко.
У нас была отличная типография, размещалась она в хорошем, надежном месте. Брошюры и прокламации, Приводившие в ярость правительство, распространялись по всему Закавказью, а Тифлис — так тот просто был наводнен ими.