Как ни странно, возникшая связь с внешним миром, а в особенности известие о «Нине» сделали пребывание в тюрьме не легче, а даже еще труднее. Теперь каждый день заточения казался Авелю веком. «Скорее бы уж вынесли приговор! — с тоской думал он. — Любой, пусть самый суровый, только бы скорее!» Ждать становилось совсем невмоготу. И вот наконец в конце июня ему объявили, что до вынесения приговора его высылают в Цкадиси, под гласный надзор полиции. До Ткибули его привезли административным порядком, а оттуда он двинулся пешком, дав предварительную подписку о невыезде. Это означало, что он не имеет права без специального разрешения полиции и шагу ступить из родной деревни.
Авель прошел ущелье, вышел на узкую тропу, вьющуюся среди кукурузных полей. Сердце его забилось. Горло перехватило волнение. У него подгибались колени. Чтобы не упасть, он присел на насыпь. Все здесь было таким же, как в годы его детства. Ничего не изменилось. Тот же лес, то же кукурузное поле. И эта узенькая тропка, столько раз им исхоженная. Глаза наполнились слезами. Вот этого он от себя уже никак не ожидал. Плакать ему не случалось уже много лет; пожалуй, с раннего детства. Но, как ни странно, стало легче, душа словно оттаяла…
Поднявшись с пригорка, Авель быстрым, уверенным шагом поднялся по тропинке вверх. Приоткрыл калитку, прошел двор и тихонько, чтобы не напугать стариков, постучал в дверь. Никто ему не ответил. Он постучал
— Кто там? — услышал он бесконечно родной голос матери.
— Мама! Это я, Авель… Открой!
Заскрипела старая кровать, послышались торопливые шаркающие шаги. Дверь распахнулась, на пороге с огарком свечи в руке стояла его мать. Постаревшая, согнувшаяся, словно бы даже уменьшившаяся в росте.
— Мама, — дрогнувшим голосом еле выговорил Авель. — Ты что, не узнала меня?
Мать покачнулась и, если бы Авель не подхватил ее, наверное, упала бы…
Первые минуты встречи прошли для Авеля как в тумане. Да и то, что было потом, рисовалось ему как-то смутно. Он только навсегда запомнил счастливое лицо матери и затаившийся страх в ее глазах. Запомнил, как она все не решалась отпустить его руку, крепко держалась за нее, словно боялась, что снова отнимут у нее его и уведут неведомо куда. Запомнил ее дрожащий голос, время от времени повторявший один и тот же вопрос: «Тебя больше не арестуют, сынок?» Он бодро отвечал: «Нет, мама, что ты! Больше меня никогда уже не арестуют!» И старался не встречаться при этом глазами с недоверчивым взглядом отца.
Вечером пришли соседи. Медленно снимали шапки, поздравляли Сафрона с возвращением сына, почтительно здоровались с Авелем. Мать улыбалась, украдкой вытирала слезы, приглашала гостей к столу. От выпитого вина у соседей развязались языки. Они постепенно утратили всю свою степенность, жадно расспрашивали Авеля о событиях в мире, время от времени тяжко вздыхали, проклиная свою горькую жизнь, клялись отомстить обидчикам.
Разошлись за полночь,
А наутро, когда мать ушла хлопотать по хозяйству, Сафрон завел с сыном тяжелый для обоих разговор.
— Авель, — начал он, — при матери я не хотел говорить с тобой об этом. Ты ведь знаешь женщин. Старики не зря говорили: никогда не рассказывай жене о своих опасениях и старайся не показывать ей свою любовь. Женщина не должна видеть мужчину слабым.
Сафрон замолчал и выжидательно поглядел на сына. Но Авель тоже не спешил продолжать разговор. Он ждал.
— У мужчины всегда будут тайны от женщины. Так устроен мир. Но у сына не может быть тайн от отца.
— О чем ты хочешь спросить меня, отец? Говори прямо.
Сафрон сделал глубокую затяжку, выпустил из ноздрей целое облако дыма и медленно заговорил:
— Я все вижу, сынок. Ты в тревоге. Тебя что-то мучает, какая-то змея душит твое сердце. Не таись от меня. Поделись своими горестями, глядишь, вдвоем мы что-нибудь и придумаем, как-нибудь сумеем отвести нависшую над тобою беду.
— Мне нечего от тебя скрывать, отец, — сказал Авель. — Со дня на день должен быть вынесен приговор по моему делу. Но я и знать не хочу о том, каков он будет, этот приговор. Я твердо решил в любом случае больше не даваться им в руки.
Услышав этот ответ, Сафрон как-то сразу сник.
— Что же ты будешь делать, сынок? От них разве убежишь?
Авель рассмеялся, стараясь казаться беспечным:
— Мир велик, отец.
— Нет, — покачал головой Сафрон. — Это не дело. Убежишь — догонят, найдут. Давай лучше сделаем так. Уходи в горы, я тебя спрячу. Я такие укромные места знаю, сам черт тебя там не сыщет. Пройдет время, они про тебя забудут. А там, глядишь, мир станет другим…