— Ну что ж, поедем вместе, — окончательно сдался Тамаз. — Тем более что моя родная деревня там совсем рядом.
И вот они уже на вокзале, садятся в поезд, отправляющийся в Батум.
Проклятый кашель мучил Тамаза всю ночь.
Авель и Дмитрий тоже не могли уснуть, глядя па страдания друга. Но помочь ему они, к сожалению, ничем не могли. В полночь, когда измученный Тамаз наконец заснул, Дмитрий, скорбно покачав головой, шепнул Авелю:
— Больно говорить об этом, дружище, но дела его, мне кажется, совсем плохи. Боюсь, тут уже ничего не поможет.
Тамаз вздрогнул, заметался во сне, снова зашелся в кашле. Авель молча приложил палец к губам. Дмитрий кивнул. До самого рассвета они больше не произнесли ни слова. Один раз только Дмитрий пробормотал себе под нос:
— Это голод довел Эгнате Ниношвили до чахотки.
В конце концов друзья не вынесли ночного бдения: на рассвете сон сморил их. А когда проснулись, было уже совсем светло. Едва успели они привести себя в порядок, как поезд подошел к Ланчхути. Пассажиры высыпали па перрон. Кучера местных фаэтонов, как видно, были хорошо осведомлены о том, куда направляется вся эта толпа, Со всех сторон доносились их зазывные голоса:
— Эй! Кому в Чанчети?
Ловкий, шустрый Дмитрий подскочил к одному из фаэтонов и, быстро сговорившись с извозчиком о цене, уселся в коляску, лихо махнул друзьям: скорее!
— Пошли, Тамаз, — обернулся к другу Авель. Но тот застыл на месте, с изумлением уставившись на тьму-тьмущую полицейских, снующих по привокзальной площади: уж больно много было представителей власти для такой маленькой станции.
— Не удивляйся, — усмехнулся Авель, прочитав мысли друга. — А шпиков тут небось и того больше… Боятся…
— Чего? — пожал плечами Тамаз.
— Боятся, что похороны Ниношвили могут вылиться в политическую демонстрацию. Наверняка ведь с надгробными речами выступят и члены «Месаме даси».
«Месаме даси» («Третья группа») была создана около полутора лет назад. Инициатором ее создания был Эгнате Ниношвили. Члены «Месаме даси» знакомились с «Капиталом» Маркса, трудами Плеханова, вели пропагандистскую работу среди учащейся молодежи, выступали на страницах газеты «Квали» и журнала «Моамбе». Некоторые ее участники придерживались социал-демократических взглядов. Не могло быть никаких сомнений в том, что члены «Месаме даси» не промолчат сегодня — в день похорон одного из ее основателей. Скорее всего именно этим и объяснялось обилие городовых и шпиков на привокзальной площади.
Пролетка тронулась.
Конечная цель путешествия не располагала к непринужденной беседе. Всю дорогу друзья были погружены в скорбное молчание. А вот и деревня, утопающая в буйной весенней зелени. В самом центре села — убогий деревянный дом, большой двор, густо заросший кустами сирени. Но пьянящий, свежий аромат цветов словно усиливал, обострял всю горечь этого рокового часа.
Маленькая сельская улица запружена народом: тут и местные жители, и приезжие. Старики и молодежь. Крестьяне и интеллигенты.
Началась церемония прощания. Толпа безмолвно двинулась к дому. Тамаз отделился от друзей, рванулся вперед.
Войдя в комнату, Авель сперва разглядел лишь покосившуюся, заплесневелую стену. Но когда толпа расступилась, он увидел гроб — простой, неструганый. Покойник утопал в цветах: видно было только лицо — светлое, ясное. Щеки глубоко запали. Авель знал, сколько лет было покойному, и все-таки он был поражен, увидав не седого, изможденного болезнью человека, а молодого черноволосого мужчину, худоба которого делала его еще больше похожим на юношу.
Молча постояв у гроба, друзья вышли из комнаты в сад, чтобы предоставить возможность и другим отдать последний долг усопшему. Но вот уже обряд прощания подошел к концу. На плечах ближайших друзей покойного гроб поплыл по улице поселка к кладбищу. Процессия провожающих медленно двинулась следом.
Авель вдруг ощутил острое чувство единения с собравшимися. Эту плотную толпу людей, сгрудившихся вокруг умершего товарища, он мысленно сравнил с грозовой тучей, до предела насыщенной электрическими разрядами. Как только дошли до кладбища и остановились возле только что вырытой могилы, из толпы вышел немолодой человек среднего роста в темном строгом костюме. Высокий лоб, темная клинообразная бородка, овальные очки в тонкой металлической оправе.
— Георгий Церетели! — пронеслось в толпе. Авель впервые увидел этого знаменитого общественного деятеля и публициста. До этого дня он только слышал о нем, ну и, разумеется, читал его повести «Тетушка Асмат» и «Серый волк». Эти две вещи тронули Авеля глубоким сочувствием автора простому крестьянину, его знанием нелегкой крестьянской жизни.