«Много, товарищи, мы могли бы рассказать вам об изумительной деятельности этого благородного бойца, но должны отложить это до более счастливого времени. Слишком много лиц и интересов с ним связано, и подробный рассказ о его жизни повредил бы тому делу, за которое Ладо отдал свою жизнь.
Но одно должны сказать вам: из рядов ваших выбыл один из смелых и сильных работников, человек, отдавший дорогому делу все, что может отдать человек: свое счастье, свою силу, свою жизнь.
И лучшим памятником и наградой таким борцам является отчаянная борьба с тем самодержавием, которое их убило, с тем диким произволом, который отнимает у нас наших лучших друзей.
Мы надеемся, товарищи, что воспоминания об убитом друге будут прочно в нашей памяти. И это еще больше укрепит нашу веру в близкое торжество святого дела, веру, что
С КАЖДОЙ СМЕРТЬЮ ВЕЛИКОГО БОРЦА ПРИБЛИЖАЕМСЯ К ЦЕЛИ ЖЕЛАННОЙ!..
ДОЛОЙ ПАЛАЧЕЙ И ИНКВИЗИТОРОВ!
ДОЛОЙ САМОДЕРЖАВИЕ!»
Авелю вдруг показалось, что он услышал, как эти слова произносит своим звонким голосом сам Ладо. Он невольно поднял голову и глянул на дверь: нет, Ладо там не было. Но голос его отчетливо звучал в ушах Авеля.
— Может быть, еще воды? — забеспокоился Цуладг;е.
— Не надо.
Он вновь склонился над прокламацией.
«Товарищи! — мысленно повторял он. — Мы надеемся, что память о павшем друге останется в наших сердцах, что она будет долгой и прочной. Мы верим, что смерть каждого выдающегося борца за наше общее дело приближает нас к нашей заветной цели…»
И вновь ему показалось, что он слышит эти слова, произнесенные живым Ладо.
— Ляг, Авель, — настойчиво сказал Цуладзе. — Отдохни, на тебе лица нет. Если сможешь, вздремни. А я уйду ненадолго… Скоро вернусь.
Цуладзе был так искренно озабочен его состоянием, что Авель невольно растрогался. Вместе с тем ему действительно лучше было остаться наедине со своим горем. Поэтому он молча кивнул, прилег на тахту и закрыл глаза. Но когда Васо тихо, на цыпочках, вышел из комнаты, бесшумно прикрыв за собой дверь, ему стало совсем невмоготу. Уткнувшись лицом в подушку, он застонал, словно от нестерпимой боли, и горько, безутешно зарыдал.
2
Красин, как видно, отдыхал. Может быть, даже дремал, и внезапный звонок в дверь разбудил его. С удивлением, не узнавая, глядел он на нежданного гостя.
— Авель? — наконец выговорил он. — Как же ты изменился, братец! Если бы не улыбка, я бы и не догадался, что это ты.
— Да и улыбка уже не та, Леонид Борисович, — усмехнулся Авель.
— Ну-ну, заходи, располагайся… Рассказывай!.. Рад, очень рад видеть тебя живым и здоровым. Да и на воле к тому же.
— Это как сказать, Леонид Борисович. Я ведь в бегах.
— Вон что!
— Да, теперь я на нелегальном… Сбежал из-под надзора полиции в Тифлис. А там узнал о несчастье с Ладо. Я ведь не знал ничего…
— Да… Ладо… — Красин помолчал. — Страшная потеря. Одно могу сказать, рано или поздно это неизбежно должно было случиться. Такие люди сгорают быстро. Они словно сами тянутся к гибели… Но такие люди, как Ладо, не умирают. Они бессмертны.
— Вы верите в бессмертие души? — грустно пошутил Авель.
Смешно было даже предположить, что такой человек, как Красин, может верить в загробную жизнь. Но Красин ответил неожиданно серьезно:
— Конечно, верю. Лучшая часть моего «я» избежит похорон, сказал старик Гораций. И оказался прав. Равно как и Пушкин, который высказался примерно в том же духе. Помнишь? «Душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит», — процитировал он.
— Так то поэты. Притом гениальные. А от нас, грешных, что останется?
— От нас останутся наши дела. Впрочем, не только дела. Поверь мне, имя Ладо станет легендой. Оно будет жить долго-долго… Однако оставим философию. Давай-ка я напою тебя чаем.
— Не беспокойтесь, Леонид Борисович. Я завтракал.
— Не знаю, каков был твой завтрак, но смело могу сказать, что такого чая, как мой, ты не пил.
Произнося эти слова, Красин ловко расставлял на столе, накрытом хрустящей белой скатертью, чайную посуду. Принес свежий калач, разрезал его, намазал маслом. Аромат свежезаваренного чая наполнил комнату.
— Если я тебя правильно понял, ты собираешься жить в Баку? — спросил Красин.
Авель кивнул.
— А какой приговор тебе вынесли?
— На поселение в места отдаленные. Иначе говоря, ссылка в Восточную Сибирь.
— Так я и предполагал… Ну что ж, найдем тебе дело. Твой однофамилец либо родственник, я толком не знаю, Трифон Енукидзе нашел надежное помещение для нашей «Нины». Не квартира, а целый дом. Я сам еще не видел, но товарищи говорят, что помещение великолепное. Думаю, ты сможешь там поселиться. Однако заниматься распространением литературы тебе уж больше не придется: для нелегала это слишком опасно.