Выбрать главу

...Сгущаются сумерки. Я сижу на длинной скамейке под старой сосной и разглядываю разгуливающую в парке публику. Вот эти два старичка — они в прошлом году выглядели куда бодрее. Как они изменились! Добрых полчаса ползут по дорожке и никак не доберутся до своей скамейки! В будущем году они, наверно, уже не придут сюда... Настанет день, и я так же буду тащиться по дорожке, еле передвигая ногами, а потом и вовсе не станет меня... Здесь раньше было кладбище. Потом его закрыли, и вот вырос парк... Так будет, конечно, и с другим — Верийским — кладбищем. Оно уже закрыто. Спустя год-другой там также устроят парк... И ребята — мои ровесники — также будут вспоминать: «Помните, здесь раньше было кладбище...»

К тому времени, когда я умру, превратится в парк и третье кладбище — Вакийское... И так до бесконечности, все кладбища постепенно будут превращаться в парки. Помню, когда впервые открыли кладбище в Ваке, там была голая, выжженная солнцем холмистая степь. Потом появился первый тополь над чьей-то могилой. За ним—первая сосна, первая ива. И пошло! Кругом не было воды — ее носили издалека, с реки Верэ, в ведрах, бутылках, банках, носили на спине, на ослах. И деревья росли, мужали. Теперь кладбище утопает в зелени... Да, из него получится прекрасный парк.

— Здорово, Темо!

— Привет, Картлос!

— Был на футболе?

— Нет.

Картлос присел па скамейке рядом со мной.

— Почему?

— Так. Не люблю футбол.

— Что ж ты любишь? — удивился Картлос.

— Повидло!

— Возьми с собой на стадион и ешь на здоровье! — посоветовал Картлос.

— Так и поступлю, — согласился я.

— Эх, брат, посмотрел бы ты, как сегодня играл Баса! Обалдеть можно!

— Неужели?

— Не говори!.. Маргания рукой подаст мяч Хочолава, тот пасует Авто, Авто — дриблингом вперед! Два защитника, сторожившие Баса, срываются и мчатся к нему. Баса — рывком на левый край... Ах, как он играет без мяча!.. Авто обводит одного, другого — и пас Гагнидзе на правый край! Гагнидзе останавливает мяч. Все уверены, что сейчас последует передача на Баса. Четыре игрока наглухо закрывают Гагнидзе, а тот неожиданно пасует Авто! Авто бьет! Яшин прыгает влево, а мяч летит в левый нижний. Вот это был гол!..

— А Баса, что же сделал Баса?

У Картлоса перекосилось лицо.

— О чем после этого говорить с тобой! — махнул он рукой.

— Кто же в конце концов выиграл?

— Эх, не везет нам! Понимаешь, всю игру вели мы, а выиграли они: четыре — один...

— Здорово, видать, играли наши!

— Заткнись! Что ты понимаешь в футболе! Баса — это же настоящий дирижер! Стравинский! — Картлос гордо оглядел собравшихся вокруг нас ребят.

— Нашел с кем разговаривать! — вмешался Элгуджа. Он бесцеремонно отодвинул меня и сел рядом с Картлосом.

— Бить надо того, кто скажет, что футбол — это спорт, — заявил Картлос.

— Что же это такое? — спросил я.

— Искусство! — ответил Гоги.

— А как быть с Бетховеном? — усомнился я.

— Никак. В своем деле Баса тот же Бетховен и даже Карузо.

— В каком деле? — не отставал я.

— В спорте, в каком же еще?!

— Получается, футбол — все же спорт? — съязвил я.

— Спорт — это твои глупые стихи, болван! — взорвался Картлос.

Довольные слушатели зааплодировали Картлосу. Будь я уверен в своих стихах, стоило бы продолжить полемику, но я взвесил все «за» и «против» и предпочел уступить.

— Решено, футбол — искусство! — подвел итог Гоги.

— Пусть так, — согласился я.

— Гапон, расскажи, что нового на свете! — обратился Гоги к Нодару Двали, которого почему-то называли Гапоном.

— Вчера «Голос Америки» передавал — сок испанского муравья, оказывается, успешно применяется против плешивости.

— Конечно. Наш муравей — и тот хуже иностранного! — вздохнул Гоги и провел рукой по лысине.

— Привет. В чем дело? — спросил, подходя к нам, Карло, который вел за руку большеглазого, веснушчатого парнишку.

— О, Карло! Здорово! Чей это мальчуган? — спросил я.

— Племянник мой.

— Как тебя звать, малыш?

— Гиа!

— Молодец!

— Стихи знаешь? — спросил Картлос.

— Знаю.

— А ну, прочти!

— Не хочу! — захныкал мальчик и потянул дядю за рукав.

— Сиди, не рыпайся! — прикрикнул Карло на мальчика, потом обратился к нам: — Сегодня к врачу его водил.

— Болеет?

— Какое там!

— В чем дело?

— Понимаешь, мальчишка — ярко выраженный вундеркинд! Наизусть складывает, вычитает, множит, делит любые числа!

— Не может быть! — удивился Гапон.

— Гиа, сколько будет трижды три?

— Девять! — ответил тот, не задумываясь.

— Одиннадцать отнять два?

— Девять!

— 1712 отнять 1703?

— Девять!

— 2000 отнять 1991?

— Девять!

— Ва-а! — вырвалось у нас.

— Погоди, теперь спрошу я! — сказал Гапон.

— Нет, другим он не отвечает! — объяснил Карло.

— Один вопрос! — настаивал Гапон.

— Поди поиграй, Гиа! — подтолкнул Карло вундеркинда.

— Не бей мальчика! — зашумели ребята.

— Мальчик, — воспользовался паузой Гапон, — сколько будет два и четыре?

— Девять! — выпалил маленький гений.

Ребята завопили. Я покатился со смеху.

— Так. Все понятно! — сказал Гапон.

— Да-да, его действительно следовало показать врачу.

— Сколько тебе лет, мальчик? — спросил я.

— Девять! — крикнул он и убежал.

— Впервые вижу, чтобы дядя и племянник так походили друг на друга! — произнес удивленно Элгуджа.

— Кретин, а ты в его возрасте умел считать до девяти?! — вскочил Карло.

— Ладно, ладно. Что же сказал врач? — спросил Картлос.

— Посоветовал вовремя обратить на ребенка внимание.

— Правильно, за талантами нужен особый уход! — согласился Гоги.

— Смеешься?

— Мне-то какое дело, а вот Мусхелишвили действительно стоит призадуматься. Если парень продолжит в таком же духе, годика через два наш президент Академии наук останется без работы! — ответил Гоги.

Ребята прыснули. Карло с минуту молча смотрел на нас, потом встал и пошел искать молодого Эйнштейна.

— Темо, сходи, ради бога, с ним! Чего доброго, убьет бедного пацана! — попросил меня Картлос.

Я поднялся и направился к павильону. Карло и его племянника не было нигде. У скамейки, па которой два старика играли в шахматы, я остановился. Лысому, играющему белыми, грозил неминуемый мат. Его противник — рыжебородый старик — лукаво щурил глаза. Оба молчали.

— Ты что, обиделся? — спросил наконец рыжий.

— С чего ты взял? — удивился лысый.

— Почему же не играешь?

— Разве мой ход?

— Чей же?

— Так и сказал бы!

— А что тут говорить? Нужно играть, и все!

— Пожалуйста!.. «Что наша жизнь? Игра!..» — пропели белые, выдвигая пешку.

— «Сегодня ты, а завтра я!..» — продолжили черные. — Шах!

— Пардон, пардон! Я случайно!

— Пожалуйста, играй снова, — согласился рыжий.

Белые переставили коня.

— Конь так не ходит! — поправил рыжий.

— Пардон! Тогда мы пойдем вот так-с! — Лысый выдвинул тут же пешку.

— Шах!

— Э, нет, ход-то был твой! — затеяли белые интригу.

— Пожалуйста, — не поддался рыжий.

— Играй!

— Шах!

— Переставьте короля! — не выдержал я.

— Проходи, сынок, не вмешивайся не в свое дело! — сказал наставительно рыжий.

Действительно, я грубо нарушил шахматную этику. Но идти не хотелось, и я присел тут же на скамейку. Старики начали новую партию. Пока разыгрывались первые традиционные ходы, я стал разглядывать публику. Напротив меня на скамейке вполоборота сидела девушка. Правой рукой она опиралась на спинку скамейки, в левой держала раскрытую книжку. Из-под короткого платья виднелись ее красивые загорелые ноги. Лицо девушки скрывала прядь иссиня-черных волос.