Прошло еще больше десяти дней, пора бы Надежде приехать, а ее все нет и нет.
Фекла Артемьевна пришла к нам вечером, когда мы с Ведриным играли в шахматы. Как только она появилась на пороге, у меня перехватило дыхание. «Приехала! — обрадовался я. — Но почему не сама пришла?»
Вид у Феклы Артемьевны был взволнованный, в руках она теребила какую-то бумажку. Беспокойство охватило меня, и я невольно потянулся к бумажке.
— Телеграмма, — сказала растерянно Фекла Артемьевна.
Я прочитал текст: «Мама институт поступила приехать не могу. Привет Максиму. Целую Надежда».
— Ф-фу-ух! — выдохнул Виктор.
— Не приедет, — развела руками Фекла Артемьевна.
— Почему? — выпалил я.
— Не знаю, не знаю, что и думать. Время сейчас горячее, уборка, да хозяйство не на кого оставить. Я бы съездила... — Она посмотрела мне в глаза.
— Я тоже не могу поехать... Савелий Фомич не отпустит. — Я говорил, а сам мучительно старался угадать причину, почему Надежда не пишет, почему не приедет. — Не поеду!.. — зачем-то повторил я, когда Фекла Артемьевна была уже у двери.
— Правильно делаешь! — поддержал меня Виктор. — Ей письмо лень написать, а ты мотайся туда-сюда.
Свой отъезд из Знаменки я наметил на предпоследний день августа. Прикачу в Москву и через день на занятия, а там будет не до Надюхи.
Двадцать девятого числа я уже не погнал стадо. Савелий Фомич сам принес мне деньги за последний месяц, положил на стол. Я взял их и машинально стал считать, Триста двадцать рублей.
— Почему сумма такая? — спросил я старика.
— Сколь положено, — ответил он.
— За те месяцы мне платили по триста, первый месяц мы с вами вместе сколько дней работали. Я вам должен вернуть еще те деньги...
— Какие те деньги? — возмутился Савелий Фомич. — Ты работал, тебе заплатили. А тут больше потому, что молодняку в стаде прибавилось, за телят тоже платят...
— Так опять же мы с вами...
— Ну да, ага, иди-ка ты к едрене бабушке, скубент! Прощай!.. — он схватил кепку и ушел. Таким сердитым я не видел старика.
Виктор денег у меня тоже не взял.
— Ничего не знаю. С Партизаном сам разбирайся. Он такой старик, что если втемяшит в голову, колом не вышибить.
Утром чуть свет в дверь забарабанили. Я вскочил как ошпаренный: «Опять проспал!» — мелькнула мысль, но, увидя Савелия Фомича, вспомнил, что вставать сегодня рано ни к чему.
— Максим, ты это, за вчера не сердись. Живем мы со старухой в достатке, хорошо живем, и дети в достатке. Я как кум королю. Ты учись, сынок, учись и будь как Виктор, дружок твой... тут вот бабка гостинчик на дорогу передала. — Он поставил передо мной набитую чем-то авоську, неловко ткнул мне в ладонь куцепалую руку, поспешно вышел. — Будет нужда — приезжай! — услышал я со двора.
Последнее августовское утро в Знаменке выдалось пасмурное. Чувствовалось приближение осени. Моросил прохладный дождик, ракиты на Галчанке потускнели, от каждого порыва ветра с них сыпались желтоватые листья — первые ласточки осени. Они падали в небольшой ручей и лодочками неслись по течению.
«Хорошо, что рядом нет Надежды, а то бы совсем тяжко пришлось», — подумал я.
Авоську и свой чемодан я уложил в рюкзак, который подарил мне Ведрин.
— Вот тебе рюкзак, бери, не отказывайся, — сказал он. — В Москве купишь новый и пришлешь мне.
В конце деревни нас перехватила Чикиринда:
— Ох, батюшки, успела! — с трудом переводя дыхание, затараторила она. — Я-то думала, зайдет Максим напоследок к бабушке, а он как навострился — не угонишься...
— Так я вам письмо думал написать, — попытался я исправить положение.
— Письмо, внучек, письмом, а к бабушке Чикиринде надо бы зайтить...
И тут только я заметил в руках у нее большую плетеную корзину.
— На дорожку пирожков, гусенка. Тама все слопается, бери, бери!
Виктор снял рюкзак и вытряхнул туда содержимое корзины,
— Спасибо, бабушка!
— Что же ты натворил, супостат эдакий! Там же в тюрю все превратится!
— Ничего, бабушка, я бережно довезу, а студенты и тюрю слопают.
— И то правда, — согласилась она, — погода с прохладцей, они поостынут, затвердеют. Дык ты тольти осторожно. А корзинка, она еще в хозяйстве сгодится.
Я поцеловал Чикиринду в холодную мокрую щеку, и мы пошли к автобусной остановке.
Дождь усилился. По трассе, разбрызгивая воду, мчалось такси. Видно было, что оно не пустое, но я выскочил на асфальт и поднял на всякий случай руку. Такси остановилось.
— Что, спешишь удрать? — прищурился Ведрин. — Автобуса не можешь подождать?..
— А что мне автобус, я сейчас кум королю... в Москву скорым и в мягком вагоне!
— Ну, давай, жми! — Виктор теранулся колючим, как наждачная бумага, подбородком о мою щеку, поставил в багажник рюкзак и, когда шофер захлопнул его, крикнул: