— Ничего, главное для нас сейчас — хлеб. Одна ты семью не прокормишь. Выполню норму, не выполню — кто с меня спросит, а кило двести получу. Ребята растут, им хлеб нужен...
Жена с недоверием посмотрела на мужа — слишком хорошо знала его характер.
— Я не об этом с тобой разговариваю, — попыталась она закончить свою мысль. — Опасно там, уходят люди с «Пугачевки», подземную норму хлеба на любом участке дадут...
— В шахте где не опасно? Ты вот на подгонке работаешь, зазеваешься — и тебя вагоном сшибет...
Жена не стала дальше спорить, знала, теперь Антона не переубедить, пошел так пошел, на этом разговор и закончился. Светлана видела, что ему не нравится, когда она вмешивается в его дела. Он сдерживался, чтобы не сказать ей что-то резкое. Обидчив стал не в меру. Последнее она оправдывала ранением. «Конечно, такой здоровый мужик был, а сейчас однорукий, считай...»
Все дни перед выходом на работу Антон Поликарпович только и занимался больной рукой, массажировал ее, пытался поднять топор. Но поставив его на попа, не мог оторвать от земли; пальцы соскальзывали с топорища.
И в последнюю ночь сон у него обрывался, словно перетлевшая нитка. Антон Поликарпович подолгу лежал с открытыми глазами, смотрел на угольную темноту ночи, старался представить, как отнесутся к его «инвалидству» товарищи по работе. «А хорошо бы одному, пока окрепну, поработать... Попрошу-ка, чтобы вначале закрепили за мной уступ...» — Мысли были и о том, если не заладится работа, придется оставить шахту, идти в какую-нибудь артель для инвалидов.
Утром жена встала раньше, а он притворился, будто спит. Она приготовила завтрак, растолкала его.
На столе лежал большой кусок хлеба, толсто намазанный маргарином, блюдце с килькой, аппетитно поджаренная картошка.
Антон Поликарпович отрезал от своего куска коврижку, отделил часть картошки, твердо сказал:
— Это ребятам!
— Ты ешь, тебе ведь в забое работать... а им я оставила. Вчера получила на твои карточки продукты и хлеб. Ешь, в забой идешь, — повторила жена.
Новый подъем еще не восстановили, клеть с людьми опускалась только на двухсотметровую глубину, триста метров еще приходилось спускаться по ходку.
Поликушина послали в верхний уступ лавы. Антон Поликарпович старался не отстать от товарищей и пока добрался до забоя, изрядно вспотел. Опускаясь в лаву, он понял, что придется ему заново привыкать к своей профессии.
В лаве кроме него работало еще пятеро, в остальных уступах забойщиков не было. «Не хватает людей, поэтому и таким, как я, рады», — отметил он, осматривая уступ.
Отбойный молоток торчал из-за стойки, воздушный шланг подсоединен, пика вставлена.
Антон Поликарпович снял с шеи аккумулятор, повесил его так, чтобы свет падал на угольный пласт. Сжатый воздух упруго прошел по пустому шлангу, выровнял его, встретив на пути препятствие, чуть просочившись у самого штуцера, зашипел.
В нижних уступах тут же затарахтели отбойные молотки. Поликушин ткнул пику в пласт, нажал ручку. Молоток вздрогнул, пика мелко запрыгала, откалывая куски угля, и вдруг соскользнула. Антон Поликарпович едва удержался на стойках, чуть было не полетел вниз и не выронил многокилограммовый отбойный молоток.
Положив под ноги несколько досок-затяжек, он попытался подержать отбойный молоток левой рукой, но острая боль в плече, от которой он тут же присел, заставила отказаться от этого.
Работать было трудно, и Поликушин думал, как быть дальше: «Уйти на-гора, отказаться от забоя... — Хотя группа инвалидности у него была, но Антон Поликарпович не признавал себя калекой. — На какую меня пошлют работу? — угадывал он. — Путевым, насыпщиком? Не-ет, пусть там работают бабы, а я — забойщик!..» — сцепил зубы Поликушин.
Продев крючок лампы в лацканы спецпиджака, он потащил молоток в ножку — нижнюю часть уступа. Вбив крепежную стойку у самого пласта, снял брючный ремень и привязал один конец к молотку, а другой захлестнул за стойку. Молоток повис, Антон Поликарпович снизу обхватил его здоровой рукой и нажал на ручку грудью, молоток застрочил, словно автомат, и вниз по лаве полетели куски угля.
«Вроде что-то получается, — повеселел Антон Поликарпович, — лампа мешает». — Он снял ее с шеи, удобно пристроил и подмигнул заблестевшему от света угольному пласту.
Работа шла, и уголь становился мягче, метан, выделяясь из кромешной глубины, гулко ухал, рыхлил пласт. Поликушин так увлекся, что не сразу заметил, как мощно стал бухать газ. Теперь при каждом ударе пики пласт взрывался сильнее и сильнее.
Временами Антону Поликарповичу казалось, что пласт начинен запалами от гранат. Угольная крошка секла руку, била в лицо. Того и смотри без глаз останешься.