Вечерняя заря угасает медленно. Красно-желтый, с фиолетовым отливом горизонт остывает, как раскаленная чугунка плиты.
Ефимаха почувствовал себя плохо и заехал в медицинский пункт.
Фельдшерица выслушала стетоскопом впалую грудь, смерила температуру и решила сделать укол в ягодицу. Объездчик конфузливо снял штаны, лег вниз лицом на холодную клеенку кушетки.
Фельдшерица брызнула шприцем, попыталась оттянуть кожу, чтобы легче вошла игла, и опешила. Пальцы ее ткнулись во что-то твердое, словно камень.
— Ну, и кожа у вас!.. — не сдержалась она. В это время игла, хрустнув, сломалась.
— От седла это. Не зря меня попрекают работой, не зря, голубушка...— морщится объездчик.
Фельдшерица сломала еще две иглы.
— А вы, девушка, не нервничайте. Потолще ведь есть? Вот ей и колите.
Выйдя на крыльцо медпункта, Ефимаха подозвал Повитуху и кое-как со ступенек влез в седло.
Поехал он в противоположную от леса сторону, за реку, с надеждой, что Андрей Чалаев «вдруг клюнет».
Опустившись к реке, объездчик изменил направление, камышами добрался к оврагу и поскакал к лесу.
Приехав на место, он разнуздал Повитуху, отпустил пастись. И тут только вспомнил, что ружье забыл в сенцах медпункта.
— Что ж делать? Память-то совсем усохла — старость... — сокрушается он. — Возвращаться — далеко. Авось ничего не случится!
Ефимаха лег в копну, от укола пропал озноб, полегчало, болела только ягодица.
По всему полю турчали сверчки, в лесу хухукала серая неясыть. Ночь выдалась без луны, но не темная. На сумрачно-синем небе, похожие на капли, дрожали светлые звезды, сладко пахло гречихой.
«Цветет греча, а пчела без меду. Сухо, значит, дождичку б небольшого».
Он взбил сено, поудобней лег, прислушался, не гудит ли мотор. Тихо. «Без кобеля, как без рук, уйдет далеко Повитуха, и пригнать некому». Еще послушал, покусал сладковатый стебель овса и стал подремывать. Приятно было лежать на теплом, нагретом за день солнцем сене. Вскоре он забылся.
Когда подъехал Сеня, Ефимаха не видел и не слышал. Тот подогнал машину с выключенными фарами. Объездчик вздрогнул от металлического лязга захлопываемой двери: «Вон он! Ишь ты, черт, в самую полночь приперся! — Он сполз с копны. Стараясь увидеть машину, напряженно всматривался в темноту. — Кажись, от самого лесу заехал? — Услышал урчание мотора, приглушенный расстоянием разговор. — Не сам. Кто ж с ним еще?» — Зашел в лес и, стараясь не трещать сушняком, направился на звуки.
То, что увидел Ефимаха, заставило его вспомнить сон. Чалаев только успевал подъехать к копне, как она взвивалась в воздух и опускалась в кузов машины.
— Вот это ловкачи! Сенокопнителем орудуют. И ты, и Сеня здесь!..
Объездчик подождал, пока нагрузили машину, потом подошел к ним.
— Привет передовикам производства!
А сам подумал: «Эх, был бы сейчас Тузик и ружье со мной».
Сеня выключил мотор, выпрыгнул из кабины. Чалаев как стоял, так и замер.
— Ты это... один и без ружья? — спросил Сеня.
— Как один? Я всегда с кобелем и кобылой, оне в кустах с ружьем засели, на мушке ты у них, Сеня.
Тракторист растерянно посмотрел на кусты, а Чалаев расхохотался:
— Ефим Ефимыч, ну и артист же ты! Потешник, насмешник! — и стал подходить.
Объездчик окинул его взглядом: «В руках ничего нет. Этого сумею отбросить, вот как бы Сеня меня не сгреб...»
— Здравствуйте, Ефим Ефимыч! — протянул руку.
— Здоров, Андрюха... Еду, смотрю — работают, думаю, надо заехать узнать, как дела...
— Работаем... жить-то надо...
— Надо, Андрюх... Сено куда возите? Не к коровнику? А то, я сегодня видел, стожок там темнеет, — соврал он. — Никак, думаю, от лесу возить начали? Вот и решил проверить. Вы, значит, прошлый раз сколько свезли?
— Шесть, — буркнул Сеня.
— Значит, шесть да сейчас восемь, того четырнадцать...
— Ты, Ефим Ефимыч, как бухгалтер, боишься ошибиться. Копны три недосчитай, и пить неделю будешь...
— Слабость у меня, Андрюх, против этого — люблю чистую работу, честный ты человек. Ну, дак бог вам в помочь. Завтра проверю, сколько вы отвезли к коровнику... — заключил он, твердо веря в то, что теперь ворованное сено они свезут в колхоз.
Ефимаха шел и чувствовал, как сильно бьется сердце, как от напряжения дрожат руки.
Увидя шедшую навстречу Повитуху, улыбнулся: «Неужели все чуяла? Ах ты, моя умница!» Он потрепал по морде лошадь и поехал домой, думая, как ко всему отнесется председатель и будут ли еще воровать Сеня с Андрюхой.