У Андреяна Михайловича, отличного мастера кузнечного дела, была одна странность — не уважал он молчаливых парней. Ежели парень скрытного характера, молчун, если он кроме своего дела ничем больше не интересуется, это, по понятиям Андреяна Михайловича, дурной человек. Человек сам себе на уме. От такого всего можно ожидать. А ежели парень хороший плясун или, к примеру, музыкант или шутник — это да! Парень рубаха. Открытый человек.
С презрением относился кузнец к ловкачам, этих он узнавал, как птицу, по полету.
Любил он выбирать себе подручных. Долго присматривается, даже из других сел к нему приходят. Каждому хочется чего-нибудь перенять у такого мастера. Каждый идет к Андреяну, как на экзамен. Сколько Андреяновых учеников по селам, и все они мастера первой руки.
Ни о ком из них не грустил так кузнец, как о Егоре. «Наверно, оттого, что годы большие», — решил он.
Люди чувствовали печаль кузнеца и старались утешить его разговорами:
— Ну, как, Андреян Михайлович, берут молотобойца?
— Куда там не брать! С превеликим удовольствием. Кого же, как не его брать? — с охотой заговаривал Андреян. — Ёрка — душа парень. Отчаянная голова. Что тебе на баяне сыграет, что споет! А бьет-то как! После него молотком оправлять нечего. Помню, приемник у меня смолк. Ёрка заглянул и враз определил, что к чему. Паяльничком какой-то проводок тронул, и сейчас приемник лучше нового. Ёрку жаль всем сердцем!..
Егор первые дни гордился, что его берут в армию. Правда, на душе у него было тревожно перед неизвестным, но всеобщее внимание, которое проявляли к нему односельчане, успокаивало. А вчерашняя шутка с Наташей запомнилась — увеличила жалость к деревне.
Сегодня Егор проснулся рано. Проснулся как-то сразу, открыл глаза, сна вроде и не было. В дальнем конце деревни пастух дудел в рожок. С востока светлел фиалковый горизонт. Ночная темнота поредела, а густая полоса тумана, висевшая над рекой, пала на луг и окрестные огороды белой изморозью.
«День-то будет какой!..» — отметил Егор, но вставать не стал. Ему было приятно лежать и слушать, как просыпается деревня. И он пролежал до полного рассвета. С восходом солнца затихли все звуки на деревенской улице. Колхозники разошлись по своим работам, и звуки ушли за ними. Только звенела одна кузница, да и то не с ритмичным задором, а сбивчиво и тоскливо.
Егор вслушался в звон наковальни. Его потянуло в кузницу:
«Пойду к Андреяну Михайловичу, подбодрю старика. По звону понятно, что он не в духе. Сегодня, наверно, прогонит Веньку».
Егор собрался, оделся, как на праздник. Белую рубашку, пестрый галстук, и, сорвав под окном гвоздику, приколол к карману на грудь.
— Куда это ты? — поинтересовалась мать.
— В кузницу.
Мать улыбнулась, думая, что Ёрка, как всегда, шутит.
Дверь в кузне была открыта, Егор вошел незаметно.
Венька стоял к нему спиной, раздвинув крепкие ноги, держа в мускулистых руках «понедельник» — восьмикилограммовый молот. Спина у него лоснилась от пота, крапинки сажи по ней раскисли, превратились в черные кляксы.
«Нелегко ему стоять с «понедельником». Андреян даже не подскажет, чтобы Венька опустил молот. Примирить бы их до отъезда». Он постоял и незамеченный вышел.
Дома у Веньки никого не было. Ржавый замок чернел на белых досках недавно сделанной двери.
«Как же войти в дом?» Он подумал, что замок придется открыть гвоздем, и только дотронулся, как дужка отошла сама. Егор очутился в доме. Все стены горницы, в которой жил Венька, были увешаны картинами. Егор нашел нужную и, прежде чем снять ее, стал рассматривать. В синеватой мгле кузницы ярко горел горн. Андреян Михайлович с озаренным пламенем лицом большими клещами держал раскаленное железо. Он как бы думал: — «Что бы из него сделать?» Сам Егор с засученными рукавами нагнулся, чтобы взять молот.
Когда Венька пришел к Егору и сказал, что хочет рисовать кузницу, Егор рассмеялся:
— Чудак ты, малый! Вечно молчишь, вечно что-то выискиваешь. Тебе что, больше нечего рисовать? Рисовал же до этого лес и старую мельницу, продолжай в том же духе. Кузница — дело техническое. Вид пейзажный у нас отсутствует. Андреян Михайлович, если узнает, и меня и тебя в горне сожжет.
Но Венька был настойчив.
В селе знали, что Венька рисует. А вот картин его никто не видел. Свои труды он вывешивал в горнице, но в горницу, кроме матери, никто не входил.
— Показал бы, что ли? — приставал кто-нибудь из встречных односельчан, когда Венька возвращался откуда-нибудь с очередным рисунком.
— Нечего показывать! — сердито укрощал любопытного Венька.
За это в селе недолюбливали подростка, считали его малым со странностью, вот почему Андреян никак не хотел, чтобы вместо Егора, которого любило все село, работал с ним Венька-молчун.