— Это ты, Денисович, дело вспомнил. Надо поспешать. Мало сейчас перепела стало, — вздыхает лесник, — травы чуть поднялись, и пошло. Раньше с косой идешь, встретил гнездышко, обошел его, а сейчас техникой все давят... Поедем обязательно на зорьке. Ну, а сейчас, Денисович, выпускай Уголька. Княжеский кочет, хочется лишний раз на него взглянуть.
— Чего глядеть-то, уже сколько ты его видел, — ради скромности говорит Меркул. Не спеша встает, идет к плетенной из ивовых прутьев двери омшаника. Откинув легкую задвижку, манит:
— Петь, петь... — Сышлет на середину двора зерно. Раздается мощное хлопанье крыльев, и лётом во двор выпархивает кочет. Масть у него черная, словно у грача, шея, бока и хвост — с фиолетовым отливом. Гребень похож на отборную рябиновую гроздь, пышный хвост с крутыми косицами до самой земли. При каждом шаге хвост упруго покачивается, играя радужными цветами.
Уголек разгребает землю, громко и призывно покрикивает, и хохлатки несутся к зерну. Ноги у кочета сильные, с острыми толстыми шпорами, как будто в желтых сафьяновых сапогах. Но красота Уголька не только в этом, поражает он всех своими глазами. Кочет белоглаз, словно галка.
Матвеевич всегда искренно и неудержимо восторгается. Дед Меркул только подтверждает его восторги:
— Важный кочет, одним словом, княжеский! Другого слова нет, — повторяет он за Матвеевичем.
Занемог Меркул после поездки в район и тряской дороги. В жизнь бы туда не поехал, но прислал знакомый аптекарь бумагу с просьбой, чтобы Денисович удружил ему и привез своих кореньев и трав.
«Я бы сам к тебе приехал, — писал аптекарь, — но мой помощник сейчас в отпуске, не на кого аптеку оставить. Случай тяжелый, человек важный заболел, и твоя помощь нужна».
Свез Меркул травы и занемог.
Лежал он в своей прохладной избе, пропахшей сушеной земляникой и всякими травами. Когда надоедало думать о прожитом, слушал веселое, беззаботное чириканье воробьев, прыгавших по подоконнику. К вечеру он надеялся отлежаться.
Шалобан упустил момент, не знал об отъезде Меркула в район, а сейчас он был уверен, что до вечера сосед не появится во дворе.
После того как бойцовский петух не победил Уголька, Шалобан готовил месть, в которой принимал участие сам. Он решил поймать Уголька и держать до тех пор, пока бойцовский петух не раздолбит ему темя. Но стоило Шалобану появиться поблизости, как кочет подымал такой крик, как будто во двор забежала чужая собака.
На крик Уголька появлялся Меркул. Увидя Шалобана, он зычно крякал и недовольно хмурился. Шалобан, раскланиваясь, спешил убраться. Уголек взлетал на плетень и, хлопая крыльями, победно кукарекал.
— Погодите, погодите! — цедил сквозь зубы Шалобан. — Я вам, лешакам подколодным, устрою!..
В сарае у Шалобана на привязи сидел матерый лисовей, которого, он поймал у глубоких оврагов. От голода у лисовея опали бока, выперли из-под облезлой шерсти кострецы и ребра, хищно вытянулась клыкастая морда.
«Самый подходящий зверь! — восхищался им Шалобан. — Овцу загрызет, а не то что петуха!»
Подметив то, что дед Меркул не выходил во двор после того, как вернулся из района, Шалобан решил, что время настало. Он напялил овчинные рукавицы, чтобы лисовей не цапнул случайно за руку. Отвязав лисовея, он поволок его к омшанику. В приоткрытую дверь Шалобан стал запихивать ошалелого зверя. И вдруг с лету кочет ударил в лицо. От неожиданности Шалобан упал, лисовей вырвал конец веревки из рук Шалобана и заметался по двору.
На шум во дворе поспешил дед Меркул. Вначале он ничего не мог понять. Его кочет долбал соседа, норовя попадать в лысину, ошалевший лисовей с веревкой на шее пытался перепрыгнуть через высокий плетень.
Вспомнив разговор с лесником о том, что тот встречал Шалобана у глубоких оврагов, дед смекнул, в чем дело. Отогнав кочета, он поднял за воротник соседа и, как нашкодившего мальчишку, выставил за калитку. Лисовей тем временем, изловчившись, перемахнул плетень и, пошатываясь, подался к лесу.
— Сосед, лису свою догони, в зоопарке ее на волка сменяют!..
Приехавший через несколько дней лесник Матвеевич застал деда Меркула все в той же позе. Он восседал на своей дубовой лавке, высокий, обросший дремучим волосом, и, приставив к уху ладонь, вслушивался в предутреннюю тишину.
В эту зарю пели все петухи округи, пел и Уголек, только Шалобанов бойцовский помалкивал, не было его дудения.
«Никак порешил Шалобан своего хулигана, — отметил Матвеевич. — Стало быть, одумался человек».
Врачиха