— У товарища выработался определенный рефлекс. Чтобы его разбудить, нужен визг и скрежет, на остальные шумы он не реагирует.— Геннадий застучал еще сильнее.
Пружину мы обрубили, а дверь сняли. Навесы промыли керосином и, обработав наждаком, хорошо смазав, повесили. Дверь открывалась и закрывалась мягко, словно на шарнирах.
— Порядок! Вот теперь посмотрим, кто спит.
Зазвонил телефон. Нас вызывали в шахту.
— Погоди, успеем! — Друг метнулся куда-то. Через несколько минут он появился, в одной руке у него была сажа, в другой солидол.
— Бери инструмент и шагай. Я догоню. — Он смешал сажу с солидолом и полез к Мыколе под верстак.
Из шахты мы выскочили пораньше и затаились в коридоре слесарки. Сначала появился Батанов. Он приближался к цеху, как обычно, с криком. И, как обычно, Евсеевич ругал горного мастера за то, что тот просил прислать слесарей.
— Не успеешь прийти, а им уже подавай слесарей! Наверно, ни черта не делают сами, ждут нас! — Толкнув плечом дверь, он, изумленный, остановился и, потоптавптись на мосте, внимательно осмотрел навесы, только после осмотра шагнул в мастерскую:
— Тягнырядно, а где ребята? — Мыкола сопел. — Тягнырядно! Спишь, кабан!.. — Евсеевич взял молоток и застучал по металлической обшивке верстака.
Мыкола завозился, загремел гайками, ключом и, чихнув несколько раз, вылез из-под верстака с молотком и куском трубы. В этот момент подошли слесаря первой смены.
— Ты что делаешь?! — рявкнул Батанов,
— Роблю, — ответил Мыкола, продолжая стучать молотком. Черное, в саже и солидоле, лицо блестело, а маленькие мышиные глаза растерянно бегали по сторонам.
Начальник вырвал из рук Мыколы молоток с трубой и, бросив их на верстак, подтолкнул Мыколу к кабинету:
— Ну-ка, зайди!.. Работничек!..
Проходя мимо входной двери, Тягнырядно открыл ее и закрыл. Дверь не издавала ни звука. Слесаря покатились со смеху. Даже сам Батанов улыбнулся и поспешил скрыться в кабинете. Мыкола пристально посмотрел на нас с Генкой и вошел к Батанову.
— Чего ржете? — нарочито возмутился один из слесарей. — Человек не спал, «робыл», изобрел крем «сажэ». Незачем теперь ездить в шахту, намазался, постоял за углом и чеши в мастерскую...
Что говорил начальник Тягнырядно, осталось тайной. Но Мыкола изменился. Он первый бросался к телефону и первым уезжал в шахту. Садясь есть сало, приглашал нас. Мы вежливо отказывались, ссылаясь на то, что не любим жирного. Мыкола не настаивал и, улыбнувшись, говорил:
— Я, хлопцы, на вас не в обиде... Готов поделиться с вами салом и хлебом. А вот вы того... — Он кхекал, забивал рот, прожевав, говорил дальше: — Вы, хлопцы, на редкость гарные слесаря!
Дальше он описывал наши подвиги и кончал так:
— Я вам ничего не зробыв, а вы мне свинью подсунули.
Наступил мир. Мы мотались по шахте, успевая на все аварии. Батанов начинал беспокоиться, потому что приближалась весна, с ней и наши экзамены в вечерней школе. Он хвалил нас на собрании, обещал представить наши кандидатуры на доску Почета.
— Я думаю, — говорил начальник, — что ребята поймут, как нам будет трудно, если они во время экзаменов возьмут льготные отпуска.
Рабочие в зале рассмеялись. Полетели остроты, реплики. А начальник, нисколько не смутившись, переждал шум и добавил:
— Вот посмотрите, они откажутся от этих отпусков. Это такие слесаря, если надо — сделают!
Весна. Март месяц. Забурели проталины бугров, кусты лозы, а ветки фруктовых деревьев из темно-коричневых превратились в светло-коричневые. Посветлели не только сады. Посветлело небо, воздух, посветлели глаза у прохожих.
Мы с Геннадием шли в степь. Надо отдыхать на воздухе. Шахтер, как никто другой, ценит глоток свежего воздуха. Правда, слово «свежий» он часто употребляет в разном смысле. Те, что работают на глубине шестьсот — семьсот метров, говорят, что на горизонте «двести» воздух свежий или чистый, а те, которые работают на «двести»; говорят, что свежий воздух на глубине «сто», и невольно веришь им. «А что вам, — заявляют они, — у нас воздух чистый, да и газу меньше». На самом деле от этого «чистого» воздуха приходилось каждый день мыться в бане.
Мы с Геннадием щурились от яркого солнца, вслушивались в свист и щебет скворцов. Они шныряли по новым скворечням, выбирая себе жилье, и, облюбовав домик, начинали лихо насвистывать.
— Ты заметил, что скворцы поселяются в первую очередь в те скворечни, которые окошечком к восходу солнца? — спросил он.
— Я не замечаю таких тонкостей...
— Птицы любят солнышко...
А я увидел нечто более интересное. Наперерез нам шла девушка, и я сразу узнал ее, несмотря на старое пальто, выгоревший платок и рваные сапоги.