— Я с Осе останусь, — сказала Сольвейг.
— Как хочешь, — пожал плечами отец.
— Промокнешь до нитки, — шепнула недовольно мать.
— Нельзя ж ее бросить, — шепотом ответила девушка, мотнув головой в сторону Осе.
— Ну, что ж, оставайся, — разрешила мать. — Береги себя. Мы скоро людей пришлем.
Они повернулись и быстро пошли обратно.
Сольвейг проводила родителей взглядом и попросила Осе:
— Расскажи мне еще о нем.
— О Пере? — обрадовалась старушка.
— О Пере, — подтвердила девушка. — Но только сначала давай следы сотрем ногами.
— Сотрем следы? — удивилась Осе.
— Конечно, чтобы Пера не нашли! — объяснила Сольвейг. — Найдут — убьют… Пусть бродит дикий зверь, куда ведет его инстинкт свободы.
— Я думала, ты добрая дуреха, — усмехнулась Осе. — А ты умна, как Божья благодать.
— Нет, Осе, — тяжко вздохнула девушка. — Просто, я всему виной: он звал меня плясать — я отказала… Велели мне его остерегаться. А я привыкла подчиняться старшим. Я их люблю, они души во мне не чают.
— Он грубым был?
— Грозился выпить кровь, пугал, что тролль… И было так похоже…
— Видать, с расстройства в сказку провалился, — усмехнулась Осе. — Когда он там, сам черт ему не брат… Стирай следы — ты более глазаста, а там и ливень смоет их совсем.
Сольвейг принялась растирать следы ногами. Осе топталась рядом без особого толка, но все подчищая за девушкой. И говорила без умолку, обрадовавшись благодарной слушательнице. О сыне она могла говорить сутками.
— А вы найти его и не хотели? — вдруг спросила Сольвейг.
— Найти б хотела, — хитро улыбнулась женщина. — Обнаружить — нет.
— Он далеко, — сказала Сольвейг. — Здесь можно не стараться. Следы же эти вовсе не его.
— Как ты догадалась?
— Они гораздо меньше, чем его…
— Ты молодец — глазаста и умна, но не о том я… Как догадалась, что он далеко?
— Я рядом с ним, — потупила глаза Сольвейг, слегка покраснев.
Осе остановилась и внимательно присмотрелась к девушке.
— Я думала у нас вершины на ветру, — покачала она головой. — Однако и в твоей головке он гуляет… Ты с ним или со мной?
— С обоими, — прошептала Сольвейг, прекрасно понимая, что этого не может быть.
Весна скользнула. Лето пролетело. Осенним воем ветер заболел. И солнце покидало душу Сольвейг, блуждал холодной моросью туман…
Услышав это лирическое отступление, я как бы очнулся, то есть снова увидел перед собой циркача-рассказчика, ничуть не похожего на тролля (можно подумать, что я когда-то видел настоящих троллей!) и понял, что предполагается авторская ремарка.
Заметив мой вопросительный взгляд, он напомнил:
— Я о пунктире вас предупредил… Хотя пунктир — основа всякой драмы, и вам не привыкать скакать сознаньем по картинам пьесы… Вы помните, что Пера не нашли?
— Еще бы! Помню… — подтвердил я без сомненья. — И время он неплохо проводил, прогнавши Ингрид, в коллективном сексе с пастушками тремя… Порхал, как шмель с цветочка на цветок. Себе в усладу и цветам на радость… Пас с ними скот и хищников гонял, потом сдирая с них привычно шкуры. Подружкам на одежды отдавал.
— Все так, — кивнул согласно мне Фенрир. — Все так… Забыться он хотел, поскольку в свете солнца видел Сольвейг. Да и Луна частенько рисовала ее то в профиль, то анфас на глади озера и ветром оживляла… От трепета его сжимало дух… И, грех приняв на душу, мечтал о Сольвейг, а ласкал пастушек.
— Да, верю, — согласился я. — Это так похоже на людей: душой — с одними, но с другими — телом. Душа — в мечтах, в нужде все время плоть.
— Но это правды часть… Не главная притом, — вздохнул Фен.
— Что ж главное?
— Она была с ним рядом…
— Душою?
— Да… Но что душа без тела? Без крыльев птица? Иль полет без птицы?
— Не верю! Набожна, чиста, совсем невинна… За то ее и полюбил Пер Гюнт, что на других нисколько не похожа, — возмутился я.
— Фантазия не грязь, а орган чувства, которое, увы, не всем доступно, — поморщился он моей бестолковости. — Кто треплет плоть о камни низкой страсти, кто в солнце душу щедро превратил да издали тепло и свет дарует.
— Она к нему стремилась! — кивнул я. — Мне понятно.
— А я твержу — она была с ним рядом! — талдычил Фен. — Она сама о том мне говорила.
— Откуда ж с нею ты знаком? — удивился я.
— Что ж, далее внимай, — кивнул он, прикрыв глаза и откинувшись в кресле.
Из церкви вышла толпа и принялась рассасываться в разных направлениях — каждый метил на свою тропу.
— Мама, я догоню, — сказала Сольвейг. — Хочу с Ингрид поговорить.
— Подруга, что ли? — откликнулась мать.
— Может ею стать, — ответила девушка.
— Но ты недолго, дома много дел, — проворчав, разрешила мать.
Сольвейг дождалась, пока родители отойдут, а Ингрид приблизится, и окликнула:
— Ингрид.
— Что тебе? — недовольно буркнула та, но от семьи отстала.
— Поговорить хотела, — тихо ответила Сольвейг.
— Ты со мной? — удивилась Ингрид. — О чем нам говорить?
— О нем… — еле слышно прошептала Сольвейг.
— О нё-ом?! — дикой кошкой зашипела Ингрид, моментально поняв, о ком речь. — Чтоб Тор его Молниром поразил!.. А Один чтоб на дереве повесил!.. Чтоб жарил черт его на вертеле! Чтоб тролли его в тьму навек упёрли!..
— Уперли… — тихо сообщила Сольвейг.
— Что?! — осеклась Ингрид. — Ты о чем?
— Уперли тролли Пера в тьму…
— Он умер? — испугавшись, спросила сдавленным шепотом Ингрид.
— Нет еще… Пока во тьме душа его блуждает. И змей Ёргирмунд путь ей искривляет.
— А тело?!
— Во тьме пещеры стонет на камнях.
— Откуда знаешь? — больно схватила ее за руку Ингрид.
— Я чувствую…
— Ты?.. Чувствуешь?.. — Ингрид разочарованно оттолкнула Сольвейг. — Мне голову морочишь! Да ты, как Пер, на голову больна!.. Что это я?.. С тобой сойдешь с ума… Мои проклятья Бог, видать, услышал — воздал ему!.. И я была готова… с обрыва вниз дурною головой: была б умна — не верила б ему.
— Нет, Бог не мстит, он милостив и добр… Не головой ты верила — надеждой, — тихо возразила Сольвейг. — Ведь он не крал тебя — помог бежать…
— Помог, — прохрипела зло Ингрид. — Я не звала его. Он сам пришел.
— Его послал жених твой, дуралей, упрашивал, сулил вола за помощь, — рассказала Сольвейг. — Я слышала.
— Безмозглый идиот, нашел кого просить… Уж лучше б волка в пастухи позвал… — еще пуще озлилась Ингрид.
— Но он пришел, и родилась надежда… — напомнила Сольвейг.
— Да, родилась! — угрюмо подтвердила бывшая невеста. — Я думала — за мной пришел он, как из сказки избавитель. Ведь жил он в сказках, пил лишь наяву да кулаки чесал о ребра пьяниц, таких как он.
— И я бы так могла… наверное, — откликнулась Сольвейг.
— Ты? Не смеши! — зло усмехнулась Ингрид. — Молитвенник тебе заместо сердца! И катехизис вместо вольных чувств!.. Будь проклята! Ведь ты его сгубила…
— Сгубила я, — вздохнув, согласилась Сольвейг, — но он спасал тебя! Хоть я была тобой…
— Да замолчи ты, дура! На мне теперь позор, а ты, как божий свет, чиста для всех, светла, и даже тени нет! Я позже поняла, что он украл тебя… Был очень огорчен, ошибку обнаружив… Ночь выветрила хмель, похмелье было горьким…
— Ты — телом с ним была, а я — душой, — вздохнула Сольвейг.
— И кто из нас грешней?!
— Пред Богом — я, — потупила взор Сольвейг. — А ты — пред прочим миром. Мы — сестры по любви…
— Мы — сестры во грехе! — хмыкнула Ингрид. — Ты мрак не осветляй!
— Любовь не грех, а в нас дыханье божье… Она не тьма, а свет, поскольку Бог — любовь, — возразила Сольвейг, посмотрев в глаза Ингрид.
— Блаженная… Твоя любовь во лжи, моя была для взоров всех открытой… Стыдишься ты любви, я за любовь убита, — горько ответила ей Ингрид.
— А ты права, сестра моя, прости. Я до конца должна твой путь пройти…
Сольвейг повернулась и быстро пошла за родителями и Хильдой.