— Мы уедем куда-нибудь в глушь, — говорил Крис, — изредка будет приезжать кто-нибудь из друзей. Я тебя познакомлю с Бертоном. Отцу ты понравишься.
— Знаешь, Крис, — сказала Хари, — мне тоже начали сниться сны. Мне страшно, Крис.
Перед рассветом Крис проснулся от крика. Хари спокойно спала рядом. Крис прислушивался с колотящимся сердцем и уже хотел было снова лечь, как крик повторился. Он доносился словно бы ниоткуда и отовсюду, необыкновенно высокий, протяжный; какие-то нечеловеческие, мощные рыдания.
Крис опасался, что крик разбудит Хари, но она лежала, совершенно безучастная к нему. Тогда Крис торопливо оделся и вышел в коридор.
Заслонов на окнах не было, и в первых лучах красного солнца видно было, что равнина начинает волноваться. Все менялось буквально на глазах. Вокруг был туман, но туман этот казался чем-то материальным. Кое-где образовывались центры волнения, и постепенно неопределенное движение охватило все видимое пространство. Пузырящаяся пена взлетала огромными лоскутами. Со всех сторон взлетали перепончатые глыбы пены, словно океан шелушился кровянистыми слоями, обнажая свою черную поверхность.
В коридоре, у окна, стоял Снаут.
— Началось, — шепотом сказал Снаут. — Слава богу, кажется, успех, — он обнял Криса за плечи, — он активизируется.
— Снаут, — сказал Крис, — как умер Гибарян? Ты до сих пор не рассказал мне.
— Я расскажу тебе потом, — сказал Снаут. — Смотри — океан фосфоресцирует…
И вдруг с Крисом произошло непонятное, очевидно, явившееся следствием чрезмерного напряжения.
— Снаут, — сказал он, протянув руки, — проявляя жалость, мы тратим силу. Может быть, это и верно — страдание придает самой жизни мрачный и подозрительный вид, но я не признаю… Что не составляет необходимости для нашей жизни, то вредит ей… Да, лишь два процента нервных процессов сознательны. Но Гибарян умер не от страха, это ложь. Он умер от стыда.
— Ты переутомлен, — сказал Снаут. — Я говорил с Сарториусом. Крис, тебе надо покинуть станцию.
Он взял Криса за локоть и повел его. На пороге их встретила встревоженная Хари.
— Кажется, у него жар, — сказал Снаут.
— Милые вы мои, — говорил Крис, — может быть, страдания нужны для совершенства? Все великое и совершенное создано человеком как способ избавления от страдания!
Хари и Снаут уложили Криса в постель.
Ему сильно давило виски, во рту было сухо, а в груди — тяжело. Он вздохнул глубоко, закрыл глаза, но спал недолго, вскоре проснулся и увидел Хари, которая сидела над ним с утомленным лицом.
Она дала ему выпить лекарство и положила на горячий лоб свою прохладную ладонь. Крис заснул и увидел белое, легкое пространство вместо сна. Сначала ему было хорошо, но чем далее оно тянулось, тем страшнее ему становилось, и он начал мечтать пусть хотя бы о кошмаре, о самом ужасном, но человеческом сне. Но белое пространство тянулось и тянулось, не причиняя ему вреда, но и не кончаясь. И тогда он понял, что умирает.
— Хари! — крикнул он каким-то молодым, совсем детским голосом.
Хари молча стояла, прижавшись к стене.
Сердце давило Криса, он чувствовал, что оно бьется все медленнее, и тогда он понял, что умирает нелепо и глупо — просто потому, что некому дать ему лекарство. Тогда, наряду со страхом, его охватило раздражение и злоба.
— Хари, — сказал он, — я знаю, ты хочешь мне отомстить за страдания, которые я тебе причинил, но это неблагородно, Хари.
Была глубокая беззвездная ночь, очень беспокойная [5]. За окнами станции бушевал ветер. Слышно было, как клокочет, мечется океан. Изредка вспыхивали красные всполохи, напоминающие северное сияние.
Хари стояла неподвижно. Крис видел только тень ее в окне.
— Хорошо, — сказал Крис, морщась от боли в сердце. — Взаимная ложь кончена… Последнее наше убежище… Помнишь, я говорил тебе, как мы будем жить на Земле, поселимся где-нибудь среди деревьев, выдумывал обстановку будущего дома, планировал сад?
Он хотел засмеяться, но вместо этого из груди его вырвался какой-то звук, похожий на стон.
— Спутник Соляриса, — сказал он тише, потому что его оставляли силы, — единственное место, где мы могли бы с тобой жить. Но и здесь нам стало плохо. Мы спорили о мелочах, о живой изгороди, помнишь? Все это была ложь. Ложь, слышишь?
Тогда тень, стоящая у стены, медленно подошла к нему. И когда она вышла на середину, Крис похолодел и затих.
— Мама, — прошептал он твердыми, непослушными губами.
Она была в своей обычной юбке и кофте, но босая. Голова ее была повязана чистым платком. В руках она держала узелок.