Мун, добравшись до дома, повернулся к американцу.
— Мое прошлое не продается, мистер Стоддарт. Все. Это мой ответ.— Эдвард проскользнул внутрь и захлопнул за собой дверь.
Далее он проследовал в бильярдную. Его спутник проводил время в полном одиночестве, погруженный в обычное молчание, со стаканом в одной руке и с дымящейся сигарой в другой. На лице его светилось блаженство.
— Вызовите кеб,— коротко бросил Мун хозяину.— Мы с Сомнамбулистом отбываем.
Просто взять и сказать, что Сомнамбулист был высок, значило бы оскорбить память о нем. Нет, он был ненормально, причудливо, феноменально высок. Если слухи, что ходили после его смерти, не врут, рост Сомнамбулиста сильно превышал восемь футов[6]. Его голову венчала копна темно-каштановых волос, а невинное выражение лица, обрамленного пышными бакенбардами, совершенно не вязалось с чудовищной силой. И самый любопытный факт — он всегда носил с собой маленькую аспидную доску и кусок мела.
По дороге домой оба молчали. Устав от необходимости изображать светского человека на бесконечных вечерних раутах, Мун не произнес ни слова, однако когда кеб почти добрался до пункта назначения, Сомнамбулист запустил руки в сумку и извлек на свет доску с мелом. Неровным детским почерком великан вывел:
ЧЕГО ОН ХОТЕЛ
Мун рассказал.
Огромной подушечкой большого пальца Сомнамбулист стер написанное и задал новый вопрос:
А ТЫ ЧТО СКАЗАЛ
Выслушав ответ, он убрал доску и до утра больше ничего не писал.
Эдвард Мун посвятил себя карьере иллюзиониста. Он владел небольшим театриком на Альбион-сквер, прямо на границе Ист-Энда, где каждый вечер, кроме субботы, давал магическое представление при молчаливой, неутомимой помощи Сомнамбулиста. Естественно, оба представляли собой куда более значительные персонажи, нежели обычные цирковые фокусники, но об этом я расскажу в свое время.
В начале восьмидесятых их представления имели феноменальный успех. Будучи на пике собственной популярности, Мун считал неудачными вечера, когда трибуны не бывали забиты до отказа и часть публики не уходила прочь ввиду невозможности втиснуться хоть куда-нибудь. В то время город не видел ничего подобного Театру чудес. Уникальное зрелище: магия, мелодрама, экзотика и настоящий, захватывающий спектакль — все вмещалось в одно вечернее представление. Как бы то ни было, чаще всего публика шла сюда единственно ради чуда, собственно и державшего на себе все представление,— ради огромной молчаливой загадки по имени Сомнамбул ист.
Самому театру исполнилось немногим более пятидесяти. Внешне скромное здание напоминало часовню колледжа средней руки. Половину фронтона занимала броская афиша с буквами высотой едва ли не в полметра:
ТЕАТР ЧУДЕС
В ГЛАВНЫХ РОЛЯХ МИСТЕР ЭДВАРД МУН
И СОМНАМБУЛИСТ
ПОТРЯСАЮЩЕ! ОШЕЛОМЛЯЮЩЕ! БЛЕСТЯЩЕ!
К моменту нашего повествования театр успел растерять по-настоящему фешенебельный вид, публики стало меньше, и восторг во время представления утратил былую силу.
Вечер после разговора Муна со Стоддартом ничем не отличался от множества таких же вечеров: небольшая толпа зрителей, равнодушная очередь у входа,— ничего похожего на дни славы, когда ко времени вечернего чая, за добрых три часа до начала представления, к кассе от дверей «Удавленника», ближайшего к театру паба, вытягивался длиннющий хвост.
Внутри здание выглядело не менее мрачно и запущенно. Вездесущие запахи опилок, сала и затхлого светильного газа усиливали впечатление. Я и сам в тот вечер тайком от нашего героя купил билет в его театр. Мое место располагалось в переднем ряду. Четвертое или пятое мое посещение подобного рода.
Пока зрители лениво рассаживались по местам, сводный оркестр играл в оркестровой яме, героически сражаясь с попурри из модных мелодий и почти физически страдая от их грубости и банальности. В былые времена сюда набивалась публика из всех слоев общества. От местных рабочих семей до лиц свободных профессий, от священников до нищих, от врачей до торговцев мануфактурой, а однажды произошел и вовсе памятный случай — театр посетил отпрыск одной из младших ветвей королевской фамилии. Так продолжалось до тех пор, пока внезапно и без видимых причин заказы на билеты для представителей высшего общества поступать перестали, и остались одни местные жители, заходившие сюда из скуки, любопытства или же просто чтобы укрыться от дождя, а также те, кого можно назвать завсегдатаями. Данная группка состояла из не особо навязчивых социальных неудачников, исправно посещавших театр, видевших представление десятки раз и, разумеется, знавших его наизусть. Внешне неизменно вежливый, Мун в душе презирал собственных почитателей, даже несмотря на то что его благосостояние все более и более зависело от них. А возможно, подобное отношение и было вызвано именно этой причиной.
Наконец оркестр дохромал до конца маленькой увертюры, свет померк, и под настойчивый рокот барабана на сцену вышел Эдвард Мун собственной персоной. Он поприветствовал зрителей поклоном, те в ответ зааплодировали. Отдельным коротким кивком иллюзионист почтил завсегдатаев театра, по обыкновению оккупировавших весь пятый и шестой ряды. Затем, натянув на лицо профессиональную улыбку, он приступил к исполнению привычной, хорошо отлаженной, рутинной работы. Мун не сомневался в том, что аудитория, пусть небольшая, расположена в его пользу.
Он всегда старался избегать банальных трюков из стандартного арсенала иллюзионистов, приевшихся и едва ли не обязательных для каждой цирковой программы. В Театре чудес не вынимали кроликов из шляпы, не тасовали карт, не доставали из воздуха разноцветных платков. Тут не использовали колец, чаш или шариков. Представление Муна проходило куда более изысканно.
Под рев поклонников перед ним, как будто прямо из воздуха, возникла огромная галапагосская черепаха. Некоторое время она ковыляла между рядами, пока непостижимым образом не исчезла у всех на глазах. После Мун извлек из карманов один за другим все тома Британской энциклопедии, предварительно вызвав из зрителей добровольца, дабы тот обследовал костюм иллюзиониста на предмет тайников и прочих хитростей. Далее по его приказу из клубов пурпурного дыма появилась мартышка. Она принялась весело дурачиться и что-то лепетать на своем обезьяньем языке. Разминка закончилась.
Первый из главных трюков вечера начался так: мартышка выбрала среди зрителей одного джентльмена. Мун пригласил его на сцену. Под одобрительные крики публики мужчина неохотно поднялся с места. Дождавшись, пока он окажется рядом, иллюзионист громко щелкнул пальцами, отослав мартышку прочь.
— Не назовете ли нам ваше имя, сэр? — спросил Мун, подмигнув зрителям.
По рядам прокатился радостный смех. Большинство присутствующих уже знали, какая участь уготована джентльмену. Сейчас ему придется туго. С ним станут разговаривать свысока, над ним будут насмехаться и в конце концов унизят у всех на глазах.
— Гаскин,— ответила жертва беззаботным противным голосом.— Чарли Гаскин.
Сегодня Муну на крючок попался коренастый мужчина с бочкообразной грудью и любовно отрощенными — совершенно зря, на мой взгляд,— вислыми, клочковатыми, как у моржа, усами.
Иллюзионист пригвоздил Гаскина к месту пристальным взглядом.
— Вы работаете лакеем,— объявил он.— Женаты и у вас двое детей. Ваш отец был портным, в прошлом году он умер от чахотки. Сегодня на ужин вы ели копченую селедку, не особенно, кстати, свежую, и, кроме того, изрядную часть свободного времени вы тратите на заботу о коллекции старинных часов.
Гаскин замер, явно ошеломленный.
— Все правда.
Зрительный зал взорвался аплодисментами. Жена Гаскина, сидевшая в третьем от сцены ряду, вскочила на ноги, бешено хлопая в ладоши.