«Интересно, с „торпедой“ сейчас Костя или без? — пристально изучал Дудин лицо внушавшего ему немалые опасения соседа. — Давненько, давненько не замечал я его у букинистических». Он постарался изобразить на лице абсолютное равнодушие к присутствию Кости. Несколько раз даже зевнул, поглядывая рассеянно в окно. Он проговорил дряблым шелестящим голосом, точно в чем-то оправдывался:
— К тетке вот еду, к родной тетушке. Прихворнула давеча старушенция, так я, значит, проведать… Яблочки ей везу, морковный сок…
Костя, казалось, с безразличием отнесся к этим его словам. Он точно ухватил на лету какую-то очень важную для себя мысль, лицо его стало серьезным, взгляд грустен и озабочен. Он словно и не замечал теперь уже присутствия Дудина, смотрел куда-то поверх его головы.
«Право же, он какой-то странный сегодня. Еще более странный, чем обычно, — заключил про себя Дудин, продолжая тревожиться. — Никогда не знаешь толком, чего в следующую минуту ожидать от этого лицедея».
— Эх, брат ты мой, фарисей, — неожиданно произнес Костя упавшим голосом и поправил очки. — Да не бойся, не помешаю тебе, в компаньоны напрашиваться не буду, — добавил он миротворно. — Не до книг мне сейчас. Да уж, не до них. У жены сейчас был… В больнице… Слегла неделю назад моя Алевтина. Настроение, братец, такое, что в самую пору напиться бы, да нельзя. — Он вытер ладонью испарину на лбу и тяжело вздохнул. — Третьего дня, чтоб хоть как-то утешить Алевтину, снова вшил себе «торпеду». Обещал теперь уж навсегда завязать. Баста! Если она… Если, не дай бог умрет, тогда… Тогда уж мне никакие «торпеды» в точности не помогут. Пойду на дно. Я вот, дружище, наружно бодрюсь, гоношусь, а ведь все это только одна видимость… Плохая игра. Обстоятельства же таковы, что друзей вокруг меня, увы, не стало. Не любят други-человеки, понимаешь ли, невезучих людей. Вот я и изображаю… Создаю видимость пульсации жизни. Д-да. Впрочем, ни к чему я все это тебе говорю. Тебе ведь все это неинтересно. Книжная ты душа. Небось до сих пор так и ходишь в холостяках.
Дудин с недоверием вглядывался в лицо Кости, стараясь разгадать, действительно ли это откровение или он играет, нарочно входит в удобную роль, отвлекает, чтобы усыпить его бдительность.
— Послушай, — продолжал Костя с какой-то проникновенностью в голосе, — а может, заедешь ко мне в гости? Дети сейчас у тещи, живу я один… Посидим, чайком тебя напою. Варенье есть клубничное… Побеседуем. Невмоготу мне оставаться одному сегодня. Хочешь выпить — так у меня в заначке бутылка водки осталась… Я тебя потом провожу, поедешь через часок к своей тетушке или куда там тебе надо…
«Ага, проводишь! — злорадно усмехнулся про себя Дудин. — Тебе только этого и надо. Вон к чему клонишь, хитрец. Ну и артист! Нет уж, как-нибудь обойдемся без твоего клубничного варенья».
— Я бы с превеликой охотой… — вяло протянул он. — Но, видишь ли… Обстоятельства. Тетушка. Морковный сок… Она там ждет не дождется…
— Ну хочешь, я тебе свои книги задешево продам, — говорил Костя просительным тоном и заглядывал ему в лицо. — У меня еще много ценного осталось. Выбирай. Что хочешь отдам по каталогу… Ни копейки дороже не возьму.
— Нет, Костя, не могу, — вежливо, но твердо ответил Дудин. «Как же, купишь у тебя задешево. Я уж лучше к старушенциям, там уж не будет никакой промашки», — посмеивался он в душе над такой наивной хитростью своего приятеля.
Электричка подходила к нужной станции, но Дудин не спешил пробираться к выходу, опасаясь, как бы Костя не последовал за ним. Из предусмотрительности он дождался полной остановки вагона и только тогда, словно спохватившись, порывисто вскочил, торопливо сунул молча и с укором глядевшему на него Косте руку, заспешил к выходу. Он с удовлетворением отметил уже на ходу, краем глаза, что тот даже не шелохнулся, не повернул головы ему вслед, а по-прежнему оставался сидеть с понурым и убитым видом.
Дудин выскочил на перрон, с облегчением вздохнул, юркнул за билетные кассы. Обождал, когда тронется электричка, а потом припустился опрометью вниз по лестнице. Свернув за длинный дощатый забор, он только здесь остановился, чтобы перевести дух. Тотчас забыл он и о встрече с Костей, и о том, что тот рассказывал о своей беде. Мысленно Дудин торопил уже предстоящую авантюру. Он полез в карман за блокнотом, уточнил адрес и свернул в проулок.
Дом, где жили аристократические старушки, был на отдаленной от станции улице, второй в проходном переулке, за которым открывался лес. Пятикомнатный дом ныне покойного профессора ботаники Голоугольникова, некогда весь укрытый плющом, с парниками на приусадебном участке, с пристройкой, где помещалась оранжерея, ныне имел весьма заброшенный вид. Дудин остановился на парадном крыльце, позвонил у двери с потрескавшейся рыжей клеенкой, из-под которой торчала клоками сизо-бурая вата, обдерганная воробьями на гнезда. За окном отдернули выгоревшую занавеску, из-под двойных рам бледным пятном проступило очертание старушечьего лица, потом оно исчезло, послышались шаркающие шаги, глухо звякнул отодвинутый с натугой засов, и в лицо Дудину ударил густой дух жилья, спертый воздух, настоянный на запахе старых книг и еще чего-то, отдававшего прелью, вызывая в ноздрях щемящее щекотание. И уже один этот запах наполнил Дудина каким-то сладостным предчувствием. Он живо блеснул глазами, раскланялся, юркнул в переднюю, но был остановлен вежливой просьбой тщательно вытереть ноги.