— Значит вы с Жучковым после того не встречались? — спросил Петряев.
— Говорю же — нет.
— Тогда как объяснить идентичность печатей на ваших доверенностях и документах, что оказались у него?
— Купил. Он с меня полторы тысячи за них взял.
— Почему же вы на следствии заявили, что нашли их в потерянном кем-то портфеле?
— Ну, он нашел, а не я. В конце концов, какая разница? Действовал-то я один. Он и не знал, куда я поехал. Я так понимаю, гражданин следователь, что он где-то подшумел, а вы теперь ищете концы? Но я-то тут при чем? За мной, клянусь, никаких хвостов нет. Подделкой документов, изготовлением разных там печатей ни в жисть не занимался. Я же по профессии сантехник, сами видели, что честный трудовой путь у меня тринадцать лет… А тут польстился по глупости и сразу попался. Вторая судимость, и, клянусь, последняя, — бил он себя в грудь огромным красным кулаком.
— Ладно, Артюшкин, мы еще вернемся к разговору с вами, подумайте хорошенько. А сейчас идите работать, — кивнул Петряев. Когда закрылась дверь, он проговорил в задумчивости: — Определенно Белорыбицын — Жучков использовал его в своих интересах. Сам вышел сухим из воды, а этого дурака подставил. Ну да рано или поздно все обнаружится.
8
Утром, после заседания членов-пайщиков «Пробуждения», Белорыбицын с Антюхиным уже катили на юг. Белорыбицын еще загодя предупредил его: шеф срочно велел ехать в командировку. Перекрестная ревизия. Уже и билеты взял в СВ.
Свой черный японский дипломат с шифром на замках он упрятал в новую объемистую дорожную сумку. Когда поезд остановился в Киеве, Белорыбицын схватил ее и помчался на вокзал, велел Антюхину не выходить из купе, а сам направился в автоматическую камеру хранения. Яков решил зайти на пару минут в буфет за свежим пивом и увидел, как Белорыбицын торопливо запихивает в крайнюю справа ячейку дипломат.
«Ну и шустрец! — думал он, возвращаясь назад. — Этот, пожалуй, еще хлеще, чем Синельников, будет. Вот уж везет мне, прости господи, на проходимцев. Опять вляпался. Как же у него трудовую книжку забрать, унести ноги подобру-поздорову? Денег ведь ни копья, если не считать мелочи. Совсем он за дурика меня принимает, что ли? Сейчас, поди, хочет втянуть в какую-то новую авантюру. Покаяться, заявить в милицию? Ведь скажут — соучастник. Подсоблял! А я пока опомнился да разобрался во всем — уже поздно. Засудят, определенно засудят. Ведь такие деньги! Подумать страшно».
Размышляя таким образом, он сидел в купе, хмурый, позеленевший, и неторопливо цедил теплое пиво.
Белорыбицын успел заскочить на почту, отбил две телеграммы и вернулся к самому отходу с фруктами и бутылкой французского коньяка, поставив его с демонстративным видом на стол.
— Чего пригорюнился, Яков Александрович? Завтра доберемся в Кутаиси, снимем в гостинице номер и денек перед ревизией отдохнем, поездим по городу, посмотрим достопримечательности. Хачапури, джонжоли, лобиани… Кормить там умеют в ресторанах — пальчики оближешь.
— Домой я решил вернуться, отдай трудовую книжку, — с дрожью в голосе сказал Антюхин. — Долг я свой отработал. Мне бы только на обратный билет, в Калугу добраться. Ты уж сам на эту ревизию езжай.
Белорыбицын присвистнул от удивления и выжидательно уставился на него, держа в руке откупоренную уже бутылку.
«Неужели он выходил за мной следом и подглядел?» — обожгла нехорошая мысль. Брови на его лице напряглись, глубокая складка на лбу чуть порозовела, что не предвещало ничего хорошего.
— Я пить не буду, не наливай, — бормотал Яков.
Он мучительно размышлял, стоит ли ему завести сейчас откровенный разговор и выплеснуть в открытую все, что он думает. «Нет, с таким типчиком рискованно, пожалуй, — предпочел он поостеречься. — Пусть уж считает меня за лапотника, верит, что обвел вокруг пальца просточка-недоумка. А то еще пристукнет, поди, ненароком и сойдет на следующей станции. С него станется. Был Яков, а станет поживка для раков».