— Ты согласился?
— Конечно же.
— Но…
— Никаких но! Деловой мужик. Он знаешь кто? Главный инженер мясокомбината. Словом, у них смонтировали четыре кондиционера семь лет назад, но плохо работают, не держат режима. Надо довести до ума. Он согласен достать все необходимое для моего стенда, если я, в свою очередь, им помогу. Заключаю договор. Чтоб проще выплатить кругленькую сумму, надо оформить по меньшей мере двоих. Я и взял паспорт мамаши, вписал ее тоже в договор. Она конечно же ничего не знает. В общем, стенд я смонтировал, достал датчики. Могу продемонстрировать завтра же — все работает по моей схеме идеально. Дожидаюсь теперь из Киева одного крупного специалиста, обещал на той неделе приехать, а пока ловлю бычков, пытаюсь расслабиться. Если удастся его убедить…
— Но у тебя ведь могут быть неприятности из-за фиктивной…
— А, плевать… Кто до этого докопается!.. Систему я им отладил, составил соответствующий акт. Какие могут быть претензии?
— При проверке финансовой дисциплины… Ты кем оформлял Ксению Петровну?
— Слесарем пятого разряда.
— Ну вот, пенсионерка, да еще слесарь. А директор с тебя не требовал ничего?
— Посидели в ресторане, провели вечерок… Да что ты к нему прицепился, дело не в нем: главное — все сдвинулось с мертвой точки. Докажу окаянным бюрократам, кто прав…
Он говорил с такой неподдельной искренностью, что не верить ему было трудно. И если в середине разговора во мне еще не рассеялось подозрение, то теперь я даже проникся сочувствием к Косте. Но я должен посмотреть эту установку. Собецкий хоть сейчас готов был ехать на другой конец города, лишь бы показать ее мне. Что и говорить, энтузиазма ему не занимать, характер его почти не изменился; мелкая авантюра, из-за которой он шел на риск в важном для себя деле, но не чувствовал угрызений совести, — это в его натуре. «Но на преступление он все же не способен», — думал я. У меня словно свалился камень с сердца. Ведь для того, что совершил мнимый Белорыбицын, нужны хоть и замаскированный, но глубокий цинизм, некая патология души и ненасытная алчность, а Костя по-прежнему мог довольствоваться малым, одет кое-как; последние годы вел целомудренную, почти затворническую жизнь и не особо следил за своей внешностью. Эти разбитые сандалии, дешевая выгоревшая рубаха, застиранные чесучовые китайские брюки, которые он таскал, наверное, уже пять лет. В квартире у Собецких была вся та же старая мебель, на стенах поблекшие, в пятнах обои; краска потрескалась, облупилась на подоконниках, на дверях…
Из экономии, как признался Костя, он даже бросил курить. Хотя неудачи и ожесточили его, но в нем продолжал жить творец. Он не утратил из-за них вкуса к жизни, не впал в безделье, не запил, не стал мизантропом. Но его погоня за свободным временем, желанным досугом в конечном итоге оказалась самообманом. Если не этим изобретением, так чем-то другим он обязательно должен был увлечься, чтобы заполнить душевную пустоту. И в конце концов, лучше быть счастливым от заблуждения, нежели несчастным от горькой истины. Может быть, все, что столь увлекает его, лишь иллюзия? Но мало ли обывателей лишены даже счастливых заблуждений. Важно гореть, потому цель нашей жизни, а она беспредельна, помещена все же в нас самих, а не во внешнем.
Несмотря на поздний час, жизнь в порту не затихала. Серебристые ножи длинных, истончавшихся отблесков пароходных огней вздрагивали на воде и упирались в кромку прибоя. Мы жадно вдыхали йодистый запах моря, в котором отчетливо угадывалась душистость переспелой дыни. Метрах в сорока у причала стоял на швартовых закопченный, черный как жук буксир. Слабая струйка пара из трубы радужно взблескивала в лучах прожектора паутиной брызг. Дверь в рубку была открыта, оттуда явственно доносило плеск эфира в рации. Кто-то настойчиво вызывал с рейда лоцмана.
— Обыватели хотели бы жить в спокойном довольстве и попирать землю как можно дольше, — проронил в задумчивости Костя. — Они мечтают таскать свои бренные тела двести, триста лет. А спроси: зачем? Они торчат часами у телевизоров, бесцельно слоняются по улицам, раздумывая, куда бы пойти развлечься — в кафе или кино, надеясь обрести спасительные средства от умственной спячки, ищут их где угодно, только не в самих себе; стараются подстегнуть мозг и нервы алкоголем, пустой болтовней, игрой на бильярде, флиртом с пикантной гражданочкой… — Он помолчал и проговорил отстраненно вполголоса: — На морском берегу бесконечных миров с криками и плясками собираются дети. На морском берегу бесконечных миров великое множество детей. Не мешайте им, пускай играют. Что толку проповедовать им, что эти домишки из песка, а то, что они называют корабликами, — пустые ракушки?.. Да, все мы страдаем манией универсальности и мним в себе скрытые до поры до времени какие-то необычайные возможности. Но как было угадать тогда, столько лет назад, в чем наше истинное призвание? Разве я мог предполагать…