«И звезды погасли, а луна закатилась. И снежная равнина потеплела. Тогда над нею поднялись туманы и стали кругом равнины, как почетная стража… И Макару казалось, что он слышит чудную песню. Это была как будто та самая, давно забытая песня, которою земля каждый раз приветствует солнце… Он стоял и слушал и не хотел идти далее».
Перечитайте этот прекрасный кусок лирической прозы, исполненной какой-то особенной торжественности, как будто впервые перед человеком распахнулся весь безбрежный мир. Человек и мир — вот тема отрывка. Но есть здесь и своя горькая дума, на которую обратил внимание А. В. Луначарский. Процитировав это лирическое место рассказа Короленко, он заметил:
«Тут налицо только желание вечно созерцать, вечно слушать музыку мировой жизни, неясная тоска по счастью вне времени — счастью, которого никогда не испытал бедный, бедный Макар, вечно подавленный заботами о куске хлеба».
Сказано не только о герое рассказа. Не этим ли чувством «неясной тоски по счастью вне времени» проникнуты лучшие произведения Короленко, будь то «Сон Макара» или «Без языка»?
Десять трудных лет, насыщенных всевозможными событиями в жизни писателя, разделяют эти рассказы.
По возвращении из ссылки Короленко поселился в Нижнем Новгороде. В этом большом приволжском городе, ревниво соперничавшем с Москвой, городе крупных пароходовладельцев, промышленных и банковских воротил, окреп его художественный талант, ярко проявилось редкое дарование писателя-публициста.
Публикация рассказа «Сон Макара» в столичном журнале «Русская мысль» привлекла внимание к молодому писателю. Он активно сотрудничает как в столичной, так и в местной прессе. Последнее для него становится делом чести и совести. В казанской газете «Волжский вестник» начинают появляться его корреспонденции, в которых он сообщает о произволе администрации, злоупотреблениях в городской думе, о хищениях в Нижегородском дворянском банке. Его боятся, пытаются ему помешать, но растет и число помощников. Прогрессивные городские и земские деятели потянулись к Короленко, сообщая ему факты, которых сами не решались оглашать, советовались, несли интересные материалы. Выступления Короленко в печати показали нижегородцам, какую силу представляет гласность (даже если и ставят рогатки на ее пути) и какого защитника правды и справедливости приобрели они в его лице. Не случайно годы жизни писателя в Нижнем (1886–1896) они окрестили «эпохой Короленко».
Да и сам писатель немало приобрел от своего повседневного участия в нижегородских делах. Ряд его крупных очерков тех лет составился из корреспонденций, посвященных местным «больным» вопросам. Так им были написаны «Павловские очерки». По просьбе самих кустарей из Павловска он побывал на промыслах и поразился каторжными условиями их труда и жизни. Да и сегодня нельзя без возмущения, чувства горя и унижения читать об искалеченных судьбах, особенно детских. В одной из сцен писатель сообщает, как он был поражен безнадежным взглядом тринадцатилетней девочки — полировщицы замков, худой и морщинистой, как и ее мать. «Такой детский взгляд выносить очень трудно. Старики много знают или… уж очень много забывают. Наконец, старики, так или иначе, погрешили уже против жизни. Но дети неповинны в ее неправдах, и потому у них сохраняется какое-то странное инстинктивное сознание или, вернее, воспоминание о своем естественном праве. За что они страдают? Где тут правда? Когда такой глубоко сознательный детский взгляд устремляется на вас и в нем светится раннее страдание и этот упорный вопрос — вам нечего ответить и вы невольно отворачиваетесь, чтобы только избегнуть этого безмолвного, тяжелого упрека».
Сам Короленко не отворачивался ни от детских, ни от взрослых страданий. В 1891 году он принимает участие в ликвидации последствий страшного бедствия — голода, организует помощь голодающим, вопреки сопротивлению губернского начальства, прикрасившего положение дел в среднем Поволжье, выявляет истинные масштабы бедствия, а главное, находит истинных виновников постигшего народ несчастья — засилье старых порядков, повсеместное бесправие и произвол так называемых уездных начальников.