Исполнив долг, смыв вину кровью друга, Никита стал теперь отрабатывать этот грех.
— Ну что... этого ты хотела? Довольна? — оскалился он на Ирку. Сделает плохо всем. Не всех еще обидел. Но обидит всех. Ирка, сообразив, что он теперь очистился и имеет моральное право ее убить, кинулась бечь. Мы видели с высоты, как Никита по набережной Карповки мчался за ней.
— Одеждой будешь меня попрекать? — орал он. Когда она уже успела его попрекнуть? Видно, на лестнице? Никита, прыгая, стянул джинсы, кинул в Карповку. За ними, как большая птица, полетела рубаха. Вичка смеялась. Но тут внимание ее привлек Игорек, дико побледневший.
— Что стоишь? — уже на правах хозяйки, много здесь пережившей, рявкнула она на меня. — Опупел?
Вот и меня наконец обидели.
— Потащили его! — скомандовала Вика.
В последний момент я увидел, что Ирка юркнула в такси. Никита, остановясь, вдруг повернулся и, увидев меня в окне, ощерясь, погрозил кулаком. А я-то волновался, что про меня он забыл! После чего он с треском скрылся в прибрежных зарослях.
Мы с Викой тащили Игорька по деревянному мосту через Карповку, к корпусам Первого медицинского. Там быстро его обрили и сделали «зайчика», с белыми марлевыми ушками на голове. Оттуда, обвинив меня в невмешательстве в драку и соглашательстве, Вика повела Игорька обратно уже одна, пользуясь вполне заработанным правом хозяйки. О, женская загадка! Вначале фактически не замечая его, теперь полюбила всерьез, обритого и с «ушками».
Ну что ж... Досталась-таки она ему... как мы, собственно, и планировали это в первые счастливые мгновения нашей встречи... но не таким путем!
Обруганный со всех сторон, я пошатался по Карповке, потом все же взял себя в руки и не ушел. Наоборот — пошел разыскивать Никиту: наверняка тот уже использовал бутыль по прямому назначению и спит где-то тут. Может, огреет еще и меня, но, надеюсь, уже облегченным сосудом... Да — размялись неплохо.
Нашел я Никитушку в сквере, под памятником моему знаменитому однофамильцу Попову. Голый, лишь в плавках, с удивительно грязными ногами (как он успел так испачкать их?), он мирно дремал на плече у хрупкой маленькой старушки, быстро вязавшей пуховую шапочку. Время от времени она примеряла ее на Никитушкину башку. Я долго смотрел, завидуя. Ему вяжет? Да нет! После всего, что он натворил, — навряд ли. Просто использует его как модель.
— Позвольте забрать у вас своего друга? — чопорно осведомился я.
— Да бяри, черта этага бешанага! — благодушно ответила она.
Я слегка встряхнул «этого черта». Он открыл мутный глаз. В усах его шипела серая пена. Он долго вглядывался в меня.
— ...Ну чт... плвем? — проговорил он не совсем четко, опуская гласные.
— Куда уж нам плыть?
...И выплыли мы с ним лишь теперь, уже через месяц, поскандалив с женами. И — без Игорька!.. Его я незадолго до этого навещал. Сидит, ни на что не реагируя, и не отрываясь смотрит в окно на свое пальто, повисшее, как назло, как бы в пределах досягаемости — над крышей дома напротив, возле каменного орла. И Вика, так радостно с ним начавшая жизнь, в растерянности была теперь: зудел непрерывно ей, чтобы она пригнала его пальто.
— Иди! У тебя получится. Оно на тебя клюнет — я знаю его!
Вика куксилась, обижалась, что ей такие дают странные задания, гонят на крышу, вместо того чтобы приласкать на дому. Ее вполне можно понять! Но и Игорька тоже: всю душу вложил в реставрацию пальто, и теперь, ясное дело, душа — там... И неужели это теперь его душа летит к нам, в его летучем пальто?.. Да! Хотя лишь любящему взгляду это открыто. Для всех — это лишь облачко, набухшее водой... Эх! Вспомнил, как мы бодро именовали нашу команду: и млат водяной (Никита), и уродливый скат (Игорь), и ужас морей — однозуб (это я)...
Никита, что-то злобно пробормотав, спрыгнул в каюту и выпрыгнул с ружьем.
— Разлетался тут! — и стал целиться. Все не мог простить обиду, нанесенную им самим. Своей химией (кстати, отвергнутой военными) набил-таки восемь патронов, надеясь реабилитироваться, и собирался теперь выстрелить, пролить летучую душу друга в виде осадков, доказать себе, что он не пустое место и что-то может... В душу друга стрелять?! Я стал выламывать у него берданку.
— Если он друг, конденсируется как миленький! Выпадет в осадок! — хрипел Никитон.