— Где же ты шляешься, собака?! — заорал. Сунул Пеке лопату... и тот покорно почти начал рыть. Пришлось вырвать силой лопату.
— Другой это, — бригадиру пояснил.
— Надо же, а как вылитый.
Этот везде свой... кроме палаты депутатов.
«МОРЯК ЗАПОЛЯРЬЯ» возник. Шли через его территорию.
— Прям сплошное Заполярье тут, — Пеке сказал. — Как бы не замерзнуть.
— В Заполярье не замерзнешь! — рявкнул он. Спорный тезис. Но для них это, видимо, постулат. Шли мимо столовой.
— Стоять! — красномордый капитан в парадной форме нарисовался в окне. — Право руля!
Вошли в гулкое помещение. Слепят мундиры, нашивки и ордена. Желтеет коньяк.
— Товсь!
Приготовились.
— За День славного Военно-морского флота... Залп!
— Спасибо, спасибо, — я пытался уйти. У нас вроде другие задачи...
— Товсь!
— Спасибо... но мы вроде не моряки...
— Сухая мандежь! — резко он возразил (для расшифровки надо бы глянуть в военно-морской словарь). — Кто не моряк? Пека не моряк? Да он все наши лодки кормит, без него бы от стенки не отошла ни одна! В отсеках у нас свой человек! За кормильца нашего... Залп!
Тут уж нельзя было отказать. Тем более что и я вспомнил вдруг, что по первому диплому своему — инженер-акустик подводных лодок. Гордость пришла.
— Кормит нас, — хохотал красномордый. — Плохо одно — для лодок «еда» лучит сильно, так что у нашего Пеки теперь прибор только на полвосемнадцатого всегда!
Как почти моряк я, к сожалению, знал, что «полвосемнадцатого» означает «всегда вниз».
— Залп!
Вышли, качаясь. Это можно лишь с ним — за пять минут так напиться. Причем внезапно.
— Насчет полвосемнадцатого мы еще будем смотреть! — грозно Пека сказал.
И случай тут же оперативно представился — но ужасающий, как всегда! Вошли на Казачий рынок... но и там за прилавками только абреки! А где же казаки? Все на съезд подались?
Лишь какие-то алкаши под окрики хозяев таскали мешки с урюком от машины к прилавку. И наш Антон однорукий уже тут!
— Этот мешок сюда неси! Живээ давай! — покрикивал на них седой джигит. — А ты вали! — крикнул на Пеку, подсобившего Антону. — На вас не напасешься! Все, что гнилое останется, дам!
Это Герою Соцтруда!
Нас, впрочем, интересовала черешня. Или что? Не совсем ясно, по какому принципу Пека к статной красавице подошел, торговавшей, как ни странно, снетком — продуктом, уже изрядно себя скомпрометировавшим, этой сушеной «золотой рыбкой», поманившей и нас.
— Вот это лицо я буду мучить, — определенно Пека сказал.
— Мне кажется, это не черешня. — Я осторожно указал на прилавок. Но он, говоря по-казачьи, закусил удила. Чернобровая казачка. Подоила мне коня. Песня!
— Казачка? — подошел он.
— Да! — задорно тряхнула косой.
— А где муж?
— Объелся груш!
Ноздри Пеки хищно раздулись... быть беде. Не успела жена его приземлиться в Лондоне... а точнее, не успела даже оторваться от земли... Меж тем кольцо абреков сужалось. Явно повышенный интерес.
— Отойды! — крикнул седой. — Она с нами работает!
— А отдыхает со мной! — Пека повел на них мутным взглядом. Окосел без вина... если не считать, впрочем, пяти стаканов коньяка. — Что это у тебя снеток такой мелкий? — снова со всей страстью обратился к ней.
— А у тебя крупный? — Ее глаза тоже как-то заволоклись. Опьянели оба!
— Это для фильма нам нужно, — кинувшись к седому, забормотал я. — Кино будет. Понимаете?
Почему-то я слепо надеялся на авторитет важнейшего из искусств. Но в мысли торговцев урюком идеология как-то слабо проникла.
— Плохое это кино, плохо кончится! — сказал мудрый житель гор. И как в воду глядел.
— И ты, что ли, казак? — кокетничала красавица.
— А ты будто не видишь!
— А конь у тебя лихой?
— Так сядь на него!
На рожон лезет! И она на него ж! Я испуганно озирался. Торговцы урюком стягивались, но Пека словно того и ждал.
— Поговорить желаете? — резко обернулся.
— Хатым!
Повели Пеку — ну и меня, естественно, по склизким ступенькам в мясной подвал, к своим соплеменникам. Ужас! Расчлененные туши, отрубленные головы. Вырезанные языки и глаза. На крюках висели всяческие кишки и трахеи. Толстяк в окровавленном фартуке на голой груди меланхолично рубил на широкой колоде кости и сухожилия. Аллегория сильная!
— Вино пей, — поставили, плеснув, перед Пекой мятую кружку. — И уходи!
— Зоя! А давай стоя? — дерзко Пека отвечал. Усы абреков задергались. Я кинулся к нему — мол, опомнись, зачем? И так еле жив... от тебя даже пиявки дохнут! Но то был уже другой человек. Если б пиявки попили крови его сейчас — превратились бы в удавов.