Он понимал — отговорив Кочешкова, вряд ли привяжешь его к себе еще крепче. Надо было дать тому волю, но, держа под контролем, за каждым шагом следя, ждать момента, с которого тот, благодарный, навсегда станет слушать Тебенькова во всем. Или самому создать положение, в котором «его» бизнесмен поклонится и спросит: «Что делать? Прошу: научи!»
Вечерело. Тебеньков сидел в полумраке, размышляя, что независимость сама по себе не так уж плоха. Если подопечный решает, куда вкладывать деньги или кого принимать на работу, то с этим можно вполне разобраться, эти вопросы вполне можно снять, подопечному кое-что подсказав, или даже от него кое-чему научившись. Угроза возникает тогда, когда подопечный моет руки, даже сходив помочиться, а ты и похезавши рук не моешь; когда ты любишь телок рыжих, а подопечный — брюнеток. «Бойтесь различий глубинных!» — думал так Тебеньков, отпивая глоток за глотком из стакана, зная при этом: человек — существо обучаемое! Он так или иначе учится! Не тому, не вовремя, слишком медленно, но опыт как-то в нем оседает, словно в браге мутная взвесь. Чтобы это понять, необязательно было штудировать Павлова и фистулы направо-налево вживлять: на зоне, где Тебеньков университеты прошел, можно освоить и не такую науку.
Стемнело совсем. Распорядившись подбросить дровишек в камин, Тебеньков продолжал размышлять о «своем» бизнесмене. Тот имел два диплома, говорил на трех языках, щипчиками лобстеров ел, никого не убивал, никогда не сидел, даже свидетелем не привлекался: школа-институт-райком-горком-НТТМ-кооператив-своя фирма и — под крыло Тебенькова, которого смог урезонить, смог убедить, что мочить его вовсе не нужно, а с ним нужно только работать, оставляя ему даже больше, чем оставлять могло государство: по всему Кочешкову было лучше платить толстомясому пахану с гемороем что виноградная гроздь, способному выбить должок, разобраться с конкурентом, везде договориться, любившему жареное на сале, да тупую дочку, которую и за тебеньковские деньги не хотели брать учиться в Йель, и не платить государству — чему-то неясному, ничем не болеющему, никого не любящему и ни от чего защитить не желающему. Таким образом, двойное дно и в бизнесе и во всем было сутью Кочешкова, а над сутью своей люди не властны, ибо когда обретут они подобную власть, людьми в тот же миг быть перестанут.
Тебеньков нажал кнопку звонка. Вошел Кынтиков. Сверкали белки его глаз.
— Звал? — спросил хозяина Кынтиков.
— Нет... — прохрипел Тебеньков.
Кынтиков вышел.
Особые женщины есть в офисах наших. Они заметны не сразу, и не талантами и умениями, нет. Они проявляются в другом, вдруг, исподволь. Их стать, их повадки — повадки молодой луны, вставшей над кипарисами, прочертившей зыбкий след по маслянистой поверхности моря, осветившей лица людей дрожащим светом, вливающей в кровь пылкость желаний. Их взгляд, поворот головы, изгиб шеи пленяют нежданно, пронизывают очарованием до самых глубинных жил, наполняя истомой, заставляя иных забыть биржевые котировки, других — дом в родном Нью-Джерси, третьих — собственное имя.
Среди кипарисов Кочешков и сблизился со своей будущей женой. Договоренность с Тебеньковым о продлении сотрудничества отмечал он на курорте в южной, прежде не то чтобы далекой, но ставшей вдруг очень близкой стране, куда выехал всей фирмой. Раньше он не замечал, что одна референтка так на луну-чаровницу похожа. Здесь же, на юге, празднуя жизнь, две луны, одну пред собой, другую — на небе, увидев, он обнял земную.
Для референтки жадные руки шефа не значили чего-то из ряда вон. Даже о прибавке к зарплате она не подумала той душной, потной, соусом к бараньему мясу пахнущей ночью. Референтка отвела Кочешкова к себе в номер, раздела, разделась сама, а утром его разбудила, налила стакан апельсинового джуса. Он вышел из ее номера, дабы из своего сделать пару звонков. И к ней не вернулся.
Обычный расклад, референтка другого не ожидала: весь день Кочешков на нее не обращал внимания, даже вечером, в ресторане, был спокоен и ровен. Знать бы ей, как желал Кочешков вновь скользить по лунной дорожке, вновь потеть и вновь обсыхать, сигарету куря, попивая легкий, приготовленный референткой коктейль. Знать бы ей, что собирался он вот-вот подойти, в танце ее закрутить, а у метрдотеля в белых перчатках заказать для нее орхидею. Но, за минуту, за секунду до срока, в ресторане отеля, среди смокингов и платьев вечерних, появился жирный мужик в бермудах и шлепках, в застиранной майке, с толстой цепью желтого металла на шее, с Кынтиковым и двумя «быками» на полшага за ним. Тебеньков! Сам! Приехал! Решил подкрепить свое слово! Кочешков в этот вечер к ней не подошел. Не подошел и на следующий день.