Я вышел из машины и вошел в высокие двери, поднялся по длинной мраморной лестнице и оказался в большом, ярко освещенном зале, где стояли полукругом люди, которые при появлении старика начали кланяться и угодливо улыбаться. А старик подгонял меня к каждому из присутствовавших в зале, с высоты с ними здоровался и направлял меня к следующему. Каждому старик говорил приятные слова, спрашивал о здоровье, о детях, женах, любовницах, а я был под ним бессловесной подчиненной тварью.
Наконец открылись другие высокие двери и все, со стариком на моих плечах во главе, направились в залу, посредине которой стоял покрытый зеленым сукном стол, вокруг стола — стулья. Все расселись, а старик сел на специальный стул с высокой спинкой, и наконец до меня дошло, что я не первый из тех, кого старик оседлывает и над кем он так издевается.
Председатель, крупный и лысый человек с большим добрым лицом постучал кулаком по столу, воцарилась тишина, и мой старик прокашлялся и сказал: «Южные хотят чтобы мы заплатили им наши долги. А мы хрен кому когда платили долги! И мы хрен кому их заплатим!» Тут все повскакивали с мест и заулюлюкали. Старик же так ударил меня кулаком по темени, что у меня потемнело в глазах, и мне пришлось вскочить тоже. «И мы всех южных почикаем! — продолжал старик, с каждым словом заводясь и забирая все выше. — А этого сосунка мы порежем на мелкие кружочки!» Что тут началось! Общее безумство и безобразие. Все кричали и вопили, все скакали и подпрыгивали, а председатель, крупный и лысый человек с большим добрым лицом, подбежал к моему старику и снизу униженно стал просить: «До того как мы его порежем, разреши я его растлю и испорчу! Разреши! Ну разреши!»
— Разрешаю! — прогоготал старик и выпустил газы, и начат мочиться своей вонючей мочой, и все вокруг потешались и показывали на меня пальцем, и по мне текла вонючая стариковская моча, я был весь окутан стариковскими зловонными газами, но тут моему терпению пришел конец. Я сумел собрать в кулак волю и собрался с силами. Я превозмог боль, напряг шею и плечевые мышцы и разжал мертвую хватку стариковских бедер и сбросил его с себя. После этого я наступил старику на горло, притянул к себе председателя, крупного и лысого человека с большим добрым лицом, и ударил его лбом в середину лица, а пока председатель падал, вытащил у него из-за пояса большой пистолет.
После первого выстрела я посильнее надавил старику на горло, после второго еще чуть-чуть. Старик корчился подо мною, а я стрелял. На каждого северянина — одна пуля. Каждому — в лоб. Потом я отбросил ставший ненужным пистолет, наклонился к старику, который смотрел на меня снизу со страхом и мольбой: «Не убивай! — заныл старик. — Не убивай! Я еще жить хочу! Мне еще надо столько сделать!» и, хотя шея моя болела, плечи мои саднили, язвы на голове вспухали, хотя я вонял его мочой, я его не убил.
Я поднял старика на ноги, и тут обнаружилось, что он не умеет ходить, и мне пришлось тащить его вниз по лестнице, вытаскивать на улицу, закидывать в машину. Шофер старика было залупнулся, но я дал ему промеж глаз, выбросил из машины, сам сел за руль.
У старика была хорошая машина, даже лучше моего «ягуара», она шла легко и мягко, постовые менты отдавали машине честь, менты колесные сигналили и пробивали дорогу среди других машин, вертолетные менты давали над машиной круги, менты водные гудели с реки и ее протоков, а начальник того северного города стоял на балконе и приветственно махал рукой.
— Тебя здесь знают и уважают... — сказал я неторопливо, а старик затараторил, что, мол, он в самом деле всем известен и всеми любим, что он с детства инвалид и с детства сидит на чужих плечах, что с чужих плеч далеко видать и многое слыхать, что с моих плеч ему открылся вид и вовсе восхитительный и что убивать он меня совсем не хотел и уж тем более не хотел отдавать председателю для растления, а хотел заплатить долг и замириться с югом. Как мне было ему поверить? Это было мне совсем невозможно, но мне пришлось сделать вид, что я ему верю, и тогда мы приехали в поместье старика, он отпустил охрану, а мы поднялись наверх, в его кабинет, где тоже стояло дерево, а на ветке был устроен насест для старика, и старик открыл сейф и достал оттуда огромный бриллиант, стоимость которого многократно перекрывала долг северян южанам, и я взял бриллиант, после чего схватил старика за ноги и грохнул его головой о то самое дерево, что стояло у него в кабинете, и мозги старика расползлись по липкому от стариковских экскрементов полу. А потом я вышел вон, сел в машину, доехал до аэропорта, сел в самолет и прилетел обратно на юг, а одному козлу, который морщил нос от запаха, исходившего от меня, я так набил морду, что не он, а я сам забыл — куда я летал, зачем, кто меня посылал и как меня зовут и что за прозрачный камень я держу в руках...»