Бедолага спрятал револьвер, вышел из-за лифтовой шахты, а дочь спустилась вниз. Вид отца не обрадовал дочь, но она улыбнулась и подставила щеку для поцелуя:
— Вот, шла мимо. Думаю — зайду.
Касаясь губами щеки своей дочери, бедолага обратил внимание, что на лестнице переминается и какой-то молодой человек, который явно притащился сюда вместе с его дочерью. Бедолага испытал неприятное чувство: дочь его последние три или четыре раза, а может быть — и пять, приходила с молодым человеком, каждый раз — с другим, но он достал ключи и кивнул в сторону двери своей квартиры:
— Ну, пойдем!..
Они вошли в квартиру. Из темноты сверкнули глаза скорпионов, дочь привычно ойкнула, бедолага зажег свет. Слышно было, как скорпионы закрутились в своей банке, а из-под стоявшей в прихожей табуретки врассыпную бросились бежать мелкие, какие-то полудохлые тараканы. «О, не иначе соседи морилку рассыпали!» — подумал бедолага и зычно, так что дочь вновь ойкнула, скомандовал:
— Тараканов! Лови!
Новый приятель дочери оказался бойким и команду выполнил сразу, с хорошим результатом: в его плотных ладонях тараканов оказалось вполне достаточно для небольшой скорпионьей закуски. Бедолага посмотрел на него с некоторым интересом — прежние дочкины парни тараканов ловили плохо. Собственный бедолагин улов был небольшим — штучки три-четыре, но скорпионы утолили голод, а потом это смогли сделать и люди: дочка принесла с собой много всякой снеди, была даже и бутылка виски, который сам бедолага очень любил.
Он сидел и любовался дочерью. Дочь у бедолаги была красивой, умной и очень несчастной.
— Ну и что мать? — спросил бедолага.
— Я убью ее на хрен! — сказала дочь и мягкие черты лица ее приобрели жесткое и беспощадное выражение.
Бедолага вздохнул: если бы не неотложные дела, он сам бы сделал это с удовольствием. Дочь посмотрела на отца и погладила его по щеке.
— Что с тобой опять случилось, папа? — спросила она.
— Упал, — сказал бедолага. — Ноги меня плохо держат в последнее время.
— Мы у тебя останемся, папа? — спросила дочь.
— Оставайтесь, — разрешил отец, — не гнать же вас на улицу!..
11
Половинкин-первый проснулся от того, что Абуянчикова включила звук телевизора на полную мощность. Шла программа новостей. Половинкин протер кулаками глаза и увидел, что показывают лежащее на асфальте тело в полуспущенных штанах, в задранной кверху рубашке, со съехавшим набок галстуком, в одном только ботинке, тело, из-под которого текла темная, почти черная кровь. Корреспондент говорил что-то слишком громко, так громко, что и разобрать было нельзя, а когда репортаж закончился, Абуянчикова нажала кнопку на пульте и в тишине возвестила:
— Грохнули твоего Кохакидзе!
Половинкин аж подпрыгнул! Значит все-таки есть справедливость, значит все-таки Бог видит зло на земле и никакое зло не оставляет безнаказанным! Но тут же Половинкину стало стыдно своей радости. Он вспомнил разговор со священником, после похорон своей тетки, женщины злой, скупой и мстительной, которая своих детей держала голодными, сама же ходила в шелках и бархате, украшала шею жемчугами, мочки ушей — бриллиантами, которая пила сладко и ела вкусно со своими любовниками, а дети просили кусочек и даже кусочка не получали. Не только детям ее собственным, но и людям, удаленным от нее по родству, доставались лишь злоба, злословие и прочие гадости, а Половинкина тетка обвиняла в том, что, сажая к себе на колени племянницу, Половинкин испытывает чувства совсем не родственные. Что млеет и томится, что племянницу уже давно развратил. Или распускала слухи, будто Абуянчикова не мать семейства и достойная женщина, а последняя блядь и специально вызывает сантехников по несколько раз в неделю, чтобы с этими сантехниками предаваться блуду, а потому еще, что она не просто блядь, а блядь, которую привлекает запах канализации и грязи. И Половинкин сказал попу, что сам он считает, что этой его тетке воздалось по заслугам, что Бог прибрал ее к себе не зря, что зло не должно оставаться безнаказанным.
Священник ответил не сразу: он с аппетитом, но и с достоинством, неторопливо и размеренно, закусил выпитое, тщательно вытер усы и бороду салфеткой, кашлянул и лишь потом укорил Половинкина в том, что Половинкин, как впрочем и подавляющее большинство прочих людей, по сути исповедует принципы Ветхого Завета, а не Завета Нового и ко всему происходящему вокруг относится совершенно не по-христиански, а исходя из иудейских принципов и законов типа «око за око, зуб за зуб».