А наутро нас заставили съехать из дома-приюта для новобрачных, поселили в маленькой халупе, где была только одна комната, кухня на веранде, да за халупой загон для скотины, крохотный огородик и будка сортира. Мол, все мы должны были зарабатывать своими руками, в любви и приумножать и любовь и заработанное. Но даже в этой халупе пожить не удалось, потому что сразу мы отправились на заработки.
Вы не можете себе представить, сколько памятников было на острове Любви! Да под каждым кустом, на каждой площади, на перекрестках дорог, даже в глухих лесах. Эс имела при себе карту, и мы двигались по этой карте без сна и отдыха. Мы работали, как проклятые, а спали там, где нас застигал сон. Пару раз я попробовал что-то предпринять. Ну, послал эту Эс куда подальше, ну ушел в кусты и попытался слинять, но всякий раз убеждался, что ничего предпринять невозможно. За нами следили то одни мужчина-женщина, то другие, и они мягко, ненавязчиво возвращали меня к моей Эс и также мягко, ненавязчиво предупреждали, что если я буду поступать так и дальше, то мне проломят башку, а живот набьют жирным черноземом этого чертового острова.
А прошло совсем немного времени, и эта Эс — я как раз замешивал раствор для заделки трещин в одном постаменте, — сообщила, что беременна. Причем сообщила таким громким голосом, что из кустов повысыпали все следившие за нами мужчины-женщины и начали вокруг нас плясать и петь, а потом объявили, что Эс от работ освобождается, что она возвращается в халупу, а работать я буду теперь с другой помощницей. Это была такая бабца! Молоденькая, с формами, все было при ней, попка у нее рвалась из юбки, а я ходил вокруг да около, облизывался и никак к ней не мог пристроиться: эти, в кустах, усилили свое наблюдение и стоило мне как-то просто дотронуться до руки этой бабцы, как из кустов раздавалось шикание, а каждый день ко мне подходили — ночевать я был обязан в халупе, — то один мужчина-женщина, то другой, и все они предупреждали, что если я не одумаюсь и все-таки вдую бабце, то мне проломят башку, а живот... — ну и так далее.
Это была не жизнь, это была каторга, но тут Эс родила мальчика, которого сразу отдали на воспитание в специальный дом, бабцу куда-то подевали, а мы вновь стали работать вместе.
Хотите верьте, хотите нет, но я даже начал привязываться к свой жене с острова Любви, а когда она объявила, что вновь беременна, то я даже обрадовался, но тут она простудилась, начала чихать и кашлять, стала чахнуть прямо на глазах, а потом, в течение одного дня, высохла совершенно и — брык! — померла. Я прослезился, я даже загоревал, но все оказалось гораздо более печальным: я сидел возле смертного одра моей Эс, а в халупу вошли сразу несколько мужчин-женщин и сообщили, что меня похоронят вместе с умершей, что у них на острове Любви такой обычай. «Что за херня?!» — закричал я, но они ответили, что меня и мои молодые годы им жаль, но не они такой порядок установили и не им его менять.