— А что же с девушкой?
— С девушкой? — переспросил Половинкин-второй и молодцевато повел полными плечами. — С девушкой — это совсем другая история...
20
Стоило Половинкину-второму произнести эти слова, как бедолага почувствовал, что скоро вечер, увидел, что зелень листвы набрякла, а солнце чуть дернулось к горизонту, ощутил, что головная боль стала сильнее. И тут нагрянули, обрушились предвечерние раздумья и тоска! Смертная, с невозможностью понять — что она такое и откуда берется, как от нее избавиться, да и стоит ли? Откуда-то сбоку к нему притиснулся Половинкин-первый и пьяно, смачивая бедолагино ухо слюной, вновь зашептал-занудил о какой-то то ли убитой, то ли умершей прошедшей ночью женщине. Бедолага не сразу вспомнил, что речь идет о бывшей жене заместителя начальника политчасти столовой, с которой Половинкина-первого что-то там связывало, прямо ли, косвенно ли — бедолага не понимал, да и не хотел понимать.
Бедолагу мучала изжога. Болели нанесенные собакой раны. После проведенной с взыскующей любви женщиной ночи ныла душа. Ему хотелось усесться со старой газетой на унитазе, выкурить дешевую сигарету без фильтра, поплеваться табачными крошками. А у него не было сил даже подняться, даже отодвинуть от себя Половинкина-первого. От безысходности бедолага до краев наполнил рюмку водкой и выпил содержимое. Вроде бы полегчало, но тут, сквозь марево и туман, пробился голос Половинкина-второго.
— Вот он! Вот он, любезный мой гость! — говорил Половинкин-второй, подходя к бедолаге и Половинкину-первому и обращаясь к толпящимся вокруг нахлебникам. — Вот он сидит, мой хороший, мой бескорыстный, мой честный! Вот ест еду, пьет питье, курит табак! Он вроде бы такой же, как все, но он — лучше всех, потому что я люблю его, уважаю, и теперь вот настало время для вручения ему подарка, моего настоящего подарка. Я обещал настоящий подарок?
— Обещал! — завопили все гости. — Обещал! Давай, вручай! Вручай, а мы будем смотреть и завидовать!
— И правильно! — сказал Половинкин-второй. — Потому что моему настоящему подарку будут завидовать все!
И Половинкин-второй, взяв Половинкина-первого под локоть, поднял того с места, двинулся вместе с ним вон из беседки, а бедолаге и всем прочим гостям пришлось последовать за двумя однофамильцами. Они прошли по дорожке, ведущей вокруг дома, ступили на посыпанное настоящим английским гравием пространство перед парадным крыльцом, по знаку Половинкина-второго скучковались на ступенях, между колонн.
— Дорогие друзья! — обратился к присутствующим Половинкин-второй. — Кто из нас не любит подарки? Все любят подарки! Но подарок должен быть вещью полезной в хозяйстве, вещью нужной. К тому же — надо знать, кому что дарить. Тут искусство, скажу я вам. Подаришь достойному человеку недостойную вещь и тем самым себя же обидишь. Масса отношений. Нюансов. Потом — то, что мы дарим, есть частичка нас самих. В подарках мы проявляемся, и по подаркам нашим нас будут помнить. Я бы говорил еще, но скоро ужин и мне надо отдать распоряжения на кухне. Поэтому — вот!
Половинкин-второй махнул рукой и со стоянки выехал один из автомобилей. Это было нечто длинное, темно-синее, со множеством хромированных частей, с тонированными стеклами, тихо урчащее, мигающее большими фарами. Автомобиль остановился, из автомобиля вылез молодой человек и передал ключи Половинкину-второму. Тот подбросил ключи на ладони, поймал, подбросил еще раз и подставил под ключи руку Половинкина-первого.
— Эта машина — мой подарок тебе, мой дорогой друг! Бери! Владей и пользуйся!
Что тут началось! Все гости закричали, запрыгали. Все бросились вниз, начали хлопать по Половинкину-первому, жать ему руку, а один из гостей, самый толстый и высокий, схватил его, прижал к животу и принялся целовать большим мокрым ртом. Наконец Половинкин-второй восстановил порядок, сам открыл дверцу, усадил Половинкина-первого на водительское место, обошел автомобиль, открыл правую переднюю дверцу, усадил бедолагу и махнул рукой. Половинкин-первый завел двигатель, нажал на нужные педали, двинул нужные рычаги и машина, мягко шурша гравием, тронулась с места и начала выделывать круги.