Сладко мне было, хоть и тошнехонько. Безнадежно, но светло. И никуда не деться, словно та звезда по мою душу, для меня в темноте вырезана сочится по краешку, исходит яркой небесной кровью. Если это и было лишением девства, то обоюдным, у меня и свидетели есть, товарищи, наблюдавшие тот немыслимый, кроваво-красный закат за окном. Они-то все должны помнить! Рот, перекошенный бессильным восторгом, глаз, усиленно вырабатывавший таинственную влагу, светящиеся гнилушки зубов (сколько помню, всегда проблема с зубами: абсцессы, кариесы, вялотекущие кисты, своеобразный протест против пошлости дантиста) - и наконец вдох и выдох:
- Оттягивает!
Через девять месяцев и родился мой Вова - непорочно зачатое от незнакомой звезды, случайно сохраненное детище девятой горбольницы; доношенный, ранее не судимый, пропавший без вести при невыясненных обстоятельствах, подозревающийся в свершении тяжкого преступления...
Найдите его! Спасите! Помилуйте!
"Адам познал Еву, жену свою; и зачала, и родила Каина, и сказала: приобрела я человека от Господа..." (Быт. 4 1).
Ей вдруг захотелось, чтобы во сне к ней пришло, как она любила его, когда он был совсем маленький, с незаросшим темячком - в нем одном крылась жизнь, а все остальное казалось нереальным, сделанным из непонятного материала, как сахар и хлеб, приснившиеся Тильтиль и Митиль; ей все время казалось, что она может случайно переломать, расплющить, выронить свое дитя. И только синие глазки с первых же дней были живыми и смотрели, хоть и не видели ее, да вот еще темячко (не даром в экстремальных случаях грудничкам делают укол именно в головку, на остальном тельце невозможно различить ничего, похожего на жгутик вены). Ей хотелось снова почувствовать именно т у любовь, к - тому, изначальному мальчику, а не к тому, каким он стал перед самым своим исчезновением.
Смежив веки, она пыталась зафиксировать свое чувство, представить его в виде законченной фигуры с объемом и протяженностью, - получались какие-то кружки, звездочки, хвостатые кусты и деревья, потом пошли черные лестницы, дома без окон, обрывки улиц, наконец выплыл огромный черный сундук, из которого глухо доносился детский смех и плач, были слышны чьи-то взрослые голоса, но она не могла туда проникнуть, как в комнату соседей, и смертельно тосковала и завидовала смертельно чужому счастью, чужим голосам, чужому детскому смеху...
самой себе.
Она просыпалась, испытывая состояние смерти - в смерти, в гробу просыпалась, и удивлялась, что Вовы рядом нет, а ночь кончилась, и через плотные шторы в нее метился новый день - как в живую. Но она еще и была живая, поэтому снова и снова пыталась пересказать самой себе так неудачно приснившийся ей сон, заново пройти через каждую пустячную в нем деталь, зафиксировать и смести каждую пылинку, зацепившуюся за его поверхность. Еще немного - и черный полог откинется, ее пустят к ее маленькому мальчику.
Говорят, так лечил своих затейливых пациентов Фрейд, заставлявший их пересказывать свои сновидения и переживать в настоящем времени то, что уже стало вытесненной частью прошлого. Впустить вытесненное, как своего блудного сына! Но при чем тут Фрейд, мой дорогой Г.П.? В гораздо большей степени мне приходится надеяться на Вас и только на Вас. Уповать! Зная Вашу приверженность не только букве закона, но и самому Закону; зная вообще гораздо больше, чем я могу.
"Если вы будете слушать законы сии и хранить и исполнять их, то Господь Бог твой будет хранить завет и милость к тебе, как Он клялся отцам твоим. И возлюбит тебя, и благословит тебя, и размножит тебя, и благословит плод чрева твоего и плод земли твоей, рождаемое от крупного рогатого скота твоего и от стада овец твоих, на той земле, которой он клялся отцам твоим дать тебе." (Цар. 1 24-26).
...Не сочтите за морально оказываемое давление, но в том-то и дело, что в данном конкретном случае важно, кто чем клялся, кто кому и что дал и кто что получил. В этом-то Вам и предстоит разобраться, и Вы разберетесь, верю!
Со своей же стороны я уже теперь могу сказать, что сын мой ни в чем не виноват.
Никакого преступления он не совершал, и как только мать того несчастного младенца выйдет из комы, в которую она погрузилась, она тут же все и объяснит. К счастью, от страха не умирают, иначе меня давно бы уже не было на свете. А я жива, и она жива, и ребенок ее жив, просто он впал в какое-то странное забытье, это часто бывает с младенцами, когда мамаша отключается. Он очнется, обязательно очнется, вот увидите. Нет только одного моего Вовы! В последний раз его видели влезающим в то проклятое окошко...
Впрочем, обо всем по порядку.
Начнем со стенгазеты "Сохраненные дети 9-й горбольницы."
...Стенгазета висит прямо напротив палаты, где лежат женщины, сохраняющие своих еще не родившихся детей, страшась за их будущее и уже любя их материнской любовью. С белого ватмана на них смотрят дети родившиеся, доношенные, похожие на своих отцов и матерей, а не какие-нибудь призраки. Так и должно быть! Если роды закончатся благополучно, мать обязательно пришлет фотокарточку ребенка, и ее обязательно повесят на стенку. Карточек накапливается огромное множество, на стенке все буквально залеплено детскими телами, они налезают друг на друга и висят отдельными деталями, от кого что осталось - ручка с погремушкой, беззубый ротик, смеющийся глазик.
Если подойти поближе - ни одного целого детского личика, просто кошмарный сон.
Но зато если отступить подальше, шагов на несколько, со стены на тебя смотрит одно огромное лицо, вроде фоторобота. Няньки, проходя по коридору, крестятся, а главрачиха ругается, обрывает лишние фотографии, бросает их на пол, как листки календаря - Оленька, Петенька, Машенька, Валерочка-мальчик и Валерочка-девочка, благодарная Любочка, щипцовенький Сашенька, Верочка-первенец, разорвавший свою маму Коленька...
Фотографии на полу шуршат, как сухие осенние листья, на них наступают беременные. Нянечки, вздыхая, подметают "оборвышей":
- А могли бы и не жить... могли бы и выкинуться, родимые... Беременные идут в столовую. Долго едят плохую пищу. Долго обсуждают съеденное. Потом висят переполненными животами на подоконниках, обговаривая с родными пол будущего ребенка. Одна по привычке продолжала обговаривать даже в то время, когда ее полуторамесячный плод вытекал из нее по капельке.
Женщины одеты в цветастые халаты и по этой причине, а также из-за животов, страшно похожи друг на друга. Кажется, что и дети у них будут совершенно одинаковые, но это, конечно, не так. Да и женщины - разные. Одни любят пить чай с вареньем. Другие слушать радио. Третьи читают газеты. Другие - шутят.
И она тоже пьет чай, слушает радио, читает газеты, шутит. Иногда приходится полежать под капельницей, снижая в крови количество лишнего ацетона. Как и 99°/о всех будущих матерей нашей необъятной Родины, она боится произнести на свет идиота или же не произвести вообще ничего, но ее успокаивают, что последнего практически не бывает. Все родят в свой срок и все родятся, в основном, здоровенькие, умеющие кричать, сосать, кусаться.
Ее соседке по палате, но уже в роддоме вообще повезет: она произведет ребенка прямо в приемном покое во время мытья тела под душем, даже золота из ушей не успеет вынуть. Хорошо, что мальчика успеют подхватить чьи-то руки, а то бы мог здорово расшибиться о кафель.
А вот и ей время - за ней приходят с тележкой, на которую она, несмотря на живот, довольно легко забирается и собственноручно вставляет себе катетер.
Тележка быстро катит ее в операционную: кесариться. Без болей и мук рождения.
Чтобы ни мать, ни ребенок не страдали. Потом даже купальник можно будет надевать с маленькими трусиками; шов обещали косметический, не заметный глазу. Все продумано. Плановая операция. Кесарю кесарево... Кесарь по нашему цезарь, царь.
Величественная процедура с разрезанием чужой плоти. Над ней склоняются, но она уже не чувствует, как к коже льнет металлическое острие - она куда-то летит. Или падает. Спеленутая и связанная, проваливается в крепкий медицинский сон.