Когда Пьетро Гардзони выбрали государственным инквизитором, он сразу же послал за Дзаго, зная, что тот окажется ему полезен и сумеет раздобыть любую информацию, ведь среди мутных политических интриг он чувствовал себя как рыба в воде. А поскольку в Венеции не прекращалась борьба между кланами и коалициями, перебежки из одного лагеря в другой были обычным делом, а положение любого влиятельного лица всегда оставалось зыбким, как туман над лагуной, Дзаго, умеющий добиваться верности своих людей при помощи шантажа и строгой иерархии, был особенно ценен.
Гардзони обеспечил своему помощнику достойное жилище и более чем щедрое жалованье, но взамен требовал строгой секретности и безграничной преданности. В случае малейших сомнений инквизитор в ту же минуту отправил бы его обратно в Пьомби[3].
Сейчас Дзаго находился в районе Санта-Кроче, в заброшенном здании бывшего склада, которое он недавно выкупил, чтобы проворачивать здесь свои дела — откровенно говоря, не самые достойные и благородные.
В руках он держал ржавые клещи, на бледном лице застыла жестокая усмешка. Дзаго едва цедил отдельные фразы сквозь гнилые зубы, предпочитая сверлить сидевшего перед ним человека неотрывным взглядом ярко-голубых глаз.
— Ну же, Кандиан, расскажи мне все, что знаешь! — он помахал клещами перед носом несчастного. — Или, богом клянусь, я вырву все три чертовых зуба, что у тебя еще остались.
Дзаго обращался к тучному мужчине с красным лицом. Его перепачканная кровью рубашка была расстегнута, обнажая огромный белый живот, который трясся вместе со своим обладателем каждый раз, когда мучитель произносил хоть слово.
— Г-г-господин Казанова вошел в дом сразу после заката… — промямлила жертва Дзаго.
— А что дальше?
— А потом он ушел, не меньше чем через два часа.
Дзаго развел руками. Какого черта он там делал столько времени? Знаменитый соблазнитель завел интрижку с австрийской красоткой? Конечно, может быть, и так, но Дзаго казалось, что графиня слишком хитра, чтобы связываться со всякими проходимцами.
Наверняка тут скрывается что-то еще. Может, эта парочка строит козни против Венеции, но это было бы слишком просто. Да и Казанова умен и изворотлив, он не может не догадываться, что за ним наблюдают. Если бы он и правда замышлял что-то на пару с влиятельной австрийкой, то поостерегся бы на виду у всех приходить к ней в гости.
Нет, тут что-то другое.
— Ты подтверждаешь, что «дом» — это вилла, принадлежащая графине фон Штайнберг?
— Да, синьор.
— Ты уже знаешь, что теперь должен делать, не таили?
— Я должен наблюдать за синьориной Гретхен.
— Именно, Гретхен. Хорошо. Она все время ходит в твою мясную лавку, правильно?
— Д-да, да, — пробормотал несчастный.
— Молодец, Кандиан. Постарайся выяснить побольше. Прикажи своим мальчишкам залезть в окно, пробраться в дом, да что угодно. Но если ты меня ослушаешься… Знаешь, что я тогда сделаю с твоими потрохами?
— Да, синьор.
— Ну конечно… Ты же мясник, значит, и правда знаешь.
Кандиан инстинктивно кивнул, словно стараясь заверить Дзаго, что он будет стараться изо всех сил.
— Благодари бога, что я оставил тебе зубы!
При этих словах Дзаго решил, что на сегодня разговоров хватит. Откровенно говоря, это дело он просто ненавидел. Ему нравилась тишина, ну или в крайнем случае журчание воды в каналах. А тут приходилось тратить время на дурацкие уговоры, приправленные угрозами, чтобы выяснить, что знает очередной болван.
То ли дело было в армии! Конечно, работа на Гардзони обеспечивала Дзаго безбедное существование, но необходимость давать задания, собирать слухи и сыпать угрозами ужасно утомляла его.
— Ладно, — подытожил он. — Проваливай, но запомни: я жду от тебя подробных новостей, и не будь я драгуном венецианской армии, если в следующий раз не вырву тебе язык этими клещами.
Кандиан не верил своему счастью. Он часто закивал, прижимая руки к груди.
— Да-да, синьор Дзаго, я буду смотреть во все глаза, обещаю вам.
Он кое-как заправил рубашку в штаны и, пошатываясь, неуверенно направился к двери.
«Что за болван, — подумал Дзаго. — Да уж, ты постарайся, иначе в твоем околотке скоро понадобится новый мясник».
Глава 6
Холст судьбы
Джакомо поднял глаза к ночному небу, усеянному звездами. Затем снова взглянул на воду: тысячи серебристых точек отражались в зеркальной глади канала. Казалось, будто перед ним простираются сразу два небосвода: один в вышине, а второй — на голубовато-зеленой поверхности лагуны. Ни в одном другом городе мира нет подобного пейзажа, так что, несмотря на все свои недостатки, Венеция оставалась для Джакомо истинным воплощением красоты.