забыв от счастья самые простыеслова и времени берцовый хруст,застыли на краю пылающей пустыни,не размыкая грешных уст.
«одно белковое тело пришло к другому…»
одно белковое тело пришло к другомуна первом спортивное на втором зеленый халатпервое тело честную песенку спелоа второе вдруг подхватило но невпопад
второе тело кололо первое полой иголкойзабирало кровь на анализ желчь и мочупотом любовалось его алой футболкоймахнемся не глядя? а то (смеясь) залечу
ты, попросило первое тело, выписал мне быпсихотропного чтобы шуршать веселейи, заглядываясь на ассирийское небовидеть сирые очертания молью траченных кораблей
а то у меня депрессия и над головою я различаютолько сгустившийся водяной пар,сернокислые капли да хлопья спитого чаяглупости повествует второе ты еще не так стар
чтобы терять дарёную связь с потусторонниммиром (хотя его, несомненно, и нет)и вообще, хрипит, когда мы родных хоронимим на смену приходит не ветер, а черный свет
«Я видал в присмиревшей Грузии, как кепкой-аэродромом…»
Я видал в присмиревшей Грузии, как кепкой-аэродромомщеголял кинто,я гулял с мокрощелкой по улице Бродского под советскимдождем, сухим,как ночное кьянти в оплетенной соломой бутыли. Сказано:если ктобудет тайно крещен домработницей и получит имяОсоавиахим,
то судьба ему в просмоленной корзинке плытьпо Москва-реке,на фокстротной волне крепдешиновой покачиваясь, покане покажется берег Америки, не пролетят на воздушныхшарах комарики,пока не застрянет кораблик беспарусный в заросляхтростника,
мыслящего папируса, в который стреляет из лука, не целясь,загулявший Озирис, празднуя воскрешение, но нагоняястрахна обитателей влажных прибрежных мест, где ливийскаяfelisучит своих котят охотиться на мальков гимнарха и серыхболотных птах.
«бродят вокруг Байкала с цветными ленточками буряты…»
бродят вокруг Байкала с цветными ленточками бурятысеребряные браслеты носят пьют водку о Будде не говоряя любуюсь светлой водой я озяб и думаю зря тыупрекаешь меня в скудости словаря
всякий, кто был любим знает как труден выбормежду черным белым и алым со временем всё теберасскажу ибо слова подобны глубоководным рыбамвытащенным на поверхность с железным крючком в губе
зря полагаю бунтуют те кто еще не вырвался на свободузнали б они как другие пьют йод и без улыбки отходят отберега пробуя на разрыв ледяную озерную водухороша говорят солоновата но и это пройдет
«Тише вод, ниже трав колыбельная, сквознячок с голубых высот…»
Тише вод, ниже трав колыбельная, сквознячок с голубых высот,бедный голос, поющий «ель моя, ель» с бороздок пластинкипод
антикварной иглой из окиси алюминия. Не смотрина тычинки в приемном лотосе и родной мимозе: внутри
чудо-яблочка – горе-семечко, и от станции до сельпозаспешит золотое времечко по наклонной плоскости, по
незабвенной дорожке узенькой, мимо клуба и овощнойбазы, чтобы подземной музыкой, ахнув, вдруг очнуться в иной,
незнакомой области. Кто мы, те, что ушли, не простившись?По комтелефон звонит в пыльной комнате, надрывается телефон?
«Когда бы, предположим, я умел…»
Когда бы, предположим, я умелварить стекло, то обожженный мелс древесным пеплом и дробленым кварцемв котел черночугунный поместил,и пережил любовь, и стал бы старцем,и многое бы господу простил.
Когда б умел я, скажем, растиратьяд скорпиона с корнем мандрагоры,с драконьей чешуей, добавив пятьчастей крысиной печени, и сорокчастей полыни – молча без тебяя жил бы, о грядущем не скорбя.
Сколь многие, как знает госкомстат,потомство незлопамятно растят,владея смыслом сна, но ни ремесел,ни колдовства не ведая. Онои славно. Пляска осеней и вёсен —цветное, безвоздушное вино —
то буйствует, то близится к развязке,покуда ночь рассказывает сказкидвум кукушатам в заячьей нореоб Африке, где всякий ястреб – чудо,о том, что время – гусеница Будды,и тьме, своей покойнице-сестре.