– Ты как?
– Нормально, а ты?
– И я.
Свет в палатке не выключается, поэтому мы будем спать, завернувшись с головой в спальники. Здесь я долго ворочаюсь, не могу уснуть. Наконец мне снится сон: я накладываю гречку в протянутые пластиковые тарелки, но рук становится все больше, все больше.
– Хотите перекусить?
– А что можно?
– Суп куриный, гречка с тушенкой, салат.
– Супчик можно! Сейчас водителя спрошу, и придем.
Длинная очередь раскаленных под солнцем машин тянется к въезду на таможню. Скорую пропустили вперед, но за шлагбаум ей все равно не проехать. Она будет стоять здесь, на нейтральной территории, и ждать, пока со стороны России приедет другая скорая, которая заберет лежачую.
– Ну давайте свой супчик.
Я ныряю в палатку, которую установили тоже эмчеэсники. Раскаленная духота ухает по голове, и я пригибаюсь – так невозможно разогнуться, когда входишь в приготовленную парилку. Зачерпываю половником суп из чана, со дна поднимаются рис и куски курицы – гуща. По лбу к виску течет капля пота. До еле прохладного холодильника с бутербродами четыре шага и четыре обратно. Я выныриваю в разрез плотного резинового тента и делаю вдох. Воздух.
– Вздохнуть некогда! – говорит медбрат, принимая двумя руками пластиковую миску с супом и бутерброд. – Хоть сейчас перекусим, спасибо.
Шлагбаум открывают, и мимо проезжает изрешеченная пулями машина. Задний ряд, передний, лобового стекла нет. За ней, потряхиваясь, катится «копейка». В руках женщины большая клетчатая сумка, по всей видимости, с чем-то бьющимся, из заднего окна торчит торшер. Бедность, какая бедность, думаю я. Какая же бедность во всем этом, а ведь тут самое дорогое, что удалось спасти. Может, это вообще все, что осталось от их дома, – торшер и банка с соленьями.
– …тоже волонтеры, в Мариуполе в госпитале работаем, – медбрат продолжает что-то говорить. Добрые с прищуром глаза смотрят из-под кепки. Или это другой был в кепке? – У нас один из Коми приехал, взял отпуск в больнице. Отработал две недели, вернулся домой и взял отпуск за свой счет. Вернулся. Здесь уже четвертый месяц. Там, знаете ли, кто угодно халат наденет – и к нему очередь выстроится. Нету, нету врачей.
К скорой, обгоняя очередь, подъезжает грузовик. Солдаты цвета грузовика, грузовик цвета их лиц. Орудия в руках кого-то или чего-то. Я не могу их сосчитать, их столько же, сколько пятнышек на холщовых штанах цвета хаки.
– А кепка у тебя классная! – глаза медбрата улыбаются.
Я стесняюсь ее, взяла из дома первую, что подвернулась, – спереди на ней двенадцать звезд и три стрелы, а сбоку – флаг России. Да, я сижу в палатке МЧС под стелой с огромными буквами «РОССИЯ», но исправить это у меня нет возможности, а кепка надета вроде как по доброй воле. Хотя, учитывая жару, тут у меня тоже было мало выбора.
– Это герб Адыгеи, мне ее подруга подарила, – говорю. – Я много путешествовала по Кавказу. В Дагестане была вот и в Нальчике.
– Горы – это так красиво!
– И ребята вон из Каспийска у нас были. – Аня, моя напарница по смене, сидит на пластиковом стуле и ест бутерброд на фоне колючей проволоки. Аня призналась мне чуть раньше, что западает на военных, у нее и муж военный, и сын, сейчас он в саду еще – по ее рассказам вырастет и тоже будет служить.
– И не страшно было?
– Когда? – одно пятнышко от военного грузовика отделяется и плывет в нашу сторону. Я пытаюсь найти глазами Машу, но не могу.
– На Кавказе.
– А?
– Ну ты говоришь – ездишь по Кавказу, девчонка молодая вон, не страшно?
– Вообще – нет, – тогда было не страшно, но тогда, не сейчас. – У меня друзья там. Да и стереотипы это всё. Там очень интересные ребята живут. Образованные и увлеченные. Вот у меня оттуда друзья есть, они ездят по селам и собирают песни. Песни, которые помнят еще в селах. Адыгея, Карачаево-Черкесия, нет, Кабардино-Балкария, и… и их в Москву, Питер, вон в Европу приглаша…
– Плесни чайку, – у пятнышка жажда.
– Черный, зеленый?
– Черный.
– Сахар, лимон?
– Нет.
– А мы вот как раз за водой собрались, – Аня поднимает семь пустых баклажек по пять и три литра, их мы таскаем за раз от будки со шлангом. – Поможете, может?
Она вызывающе ухмыляется и глядит на пятнышко в лоб. Я выныриваю из палатки-парника со стаканом чая, но не вдыхаю.
– Мне не до этого, девушка. Воевать кто будет? – пятнышко начинает таять, в итоге растворяется в общем пятне себе подобных. Я держу за бортики пластиковый стаканчик.
– И что потом друзья делают с этими песнями? – медбрат все еще тут, скорая стоит у шлагбаума, по столу ветром разметало пару салфеток. Кто-то положил мокрую ложку в сахар, и он слипся коричневыми кусками.