каждая захочет высказаться
каждая расскажет о том, что ей довелось пережить
каждая улыбнется каждой
за этим мероприятием будут наблюдать сотни камер
за каждой подругой будут записывать сотни писателей
ну ладно, не сотни
хотя бы четыре
как было у кое-кого, имя его не решусь назвать
моих подруг покажут по телевизору
по всем мировым и российским каналам
скажут, что мои подруги образуют сообщество
опасную организацию
комьюнити
партию
а они ничего такого не хотели
им просто было важно делиться друг с другом
радостями
горестями
инсайтами от психотерапевтов
рецептами блюд
адресами секонд-хендов
последними новостями
историями из детства
правилами выживания
фотографиями котов и диванов
размышлениями о президенте россии
рассуждениями о президенте америки
об израиле и секторе газа
о свободе и несвободе
об андроидах и айфонах
о женщинах в афганистане
о женщинах во владикавказе
о российской конституции
о женских правах
о магическом мышлении
о детях от разных мужей
о детях от одного мужа
о мужьях – первых, вторых
третьих
об эстетике
о философии
об истории
о письме Белинского к Гоголю
о литературном каноне,
где из женщин в школьную программу входят только две
Цветаева и Ахматова
Ахматова и Цветаева
нет, они, мои подруги, конечно, ни на что не претендуют
но чувствуют —
ощущают всеми клетками кожи,
всем паучьим чутьем —
какую-то несправедливость
они собрались
чтоб взяться за руки
чтоб обменяться номерами
чтоб создать чат в телеграме
чтоб быть рядом, если потребуется кого-нибудь защитить
а защита, конечно, потребуется
потому что у них никого нет
никого – кроме них самих
Аня Соболева
Твой друг Леандр в тюрьме
Офи не сразу заметила письмо из Пфорцхаймской тюрьмы: оно было зажато между рекламой блошиного рынка и листочком, исписанным угрозами; и последний показался ей более многообещающим.
– Что-нибудь интересное? – спросил Тибальт. Первая смена в кафе была записана на него, но, когда она ему об этом напомнила, он пожаловался на похмелье и растянулся на диване с книжкой в руках.
– У нас кофе почти кончился, – пробормотала она, засыпая порошок в фильтр. – И соседи снова прислали письмо счастья.
– Что на этот раз?
– Им не нравятся громкая музыка и факт нашего существования. – Офи щёлкнула кнопкой.
Под кофейником зажглась красная лампочка.
У соседей были причины относиться к ним с некоторой неприязнью. Несколько месяцев назад их группа взломала дверь этого дома. Когда-то здесь был посудный магазин с маленькими комнатами владельцев наверху, но с тех пор прошло несколько десятилетий. Потомки ничего с домом не делали, и он стоял пустым.
– В нашем городе жилищный кризис, – сообщил Гамлет журналистке на следующий день после того, как они заняли дом. – Огромный – я не побоюсь этого слова – особняк стоит без дела в самом центре, а в это время местным студентам негде жить.
Сначала потомки писали гневные письма, потом грозили судом. Но дом уже привлек толпы студентов: на первом этаже открыли импровизированное кафе, на втором читали левую литературу и устраивали концерты. Поселиться тут мог каждый – достаточно было попросить. И им постоянно приносили пожертвования: деньги, еду, одежду…
Уже даже шли робкие разговоры о покупке дома, был задействован какой-то архитектор, и настроение, охватывающее сквот, все еще было наэлектризованным и возбужденным.
Только соседи продолжали упорствовать и врывались в их жизнь хлесткими записками.
– Там мой журнал не пришел? – Тибальт протянул руку к письмам, не вставая с дивана.
Офи жест проигнорировала. Бурление и шипение кофеварки усиливались.
– Что такое Пфорцхайм? – спросила она, переходя от записки к письму. Конверт был адресован Ангелине Вагнер, фальшивому имени, на которое они получали почту.
– А? Погоди, они грозят нам Пфорцхаймом? – Тибальт сел на диване. – Серьезно?
Офи надорвала конверт.
– Там тюрьма, это недалеко от нас, – продолжал Тибальт. – Если кто по политическим причинам…
В нескольких тяжеловесных немецких предложениях письмо сообщало, что Майкл Фромм, ныне находящийся под арестом, может быть временно освобожден при условии, что Ангелина Вагнер оформит финансовое поручительство длиной на год. Майклу Фромму будет дано от полугода до полутора лет для того, чтобы выучить немецкий до уровня свободного владения, и ему не грозит немедленная депортация.