— Это патрон госпожи Рикидзи.
— Да, я понял, потому и спрашиваю — что он за человек?
— Но постой-ка, разве ты не знаешь? Он из этой, как бишь её, страховой, что ли, компании… Ему тридцать семь или тридцать восемь, еще даже нет сорока. Господин с усиками — великолепный мужчина, весьма достойный.
— Значит, стоящего человека нашла! Но не зря ведь ей нравится её ремесло и она не хочет его бросать. Если патрон — интересный мужчина, да еще на стороне завести пылкую связь с актером, скажем с Китиэмоном, или хоть с этим, шестым в династии… Тут уж у неё будет, как говорится, в обеих руках по цветку! Ха-ха-ха!
— Ну есть ли на свете более беспечный человек, чем ты! — Дзюкити, посмотрев на мужа с таким отчаянием, словно у неё не было сил даже рассердиться, громко стукнула трубкой по пепельнице.
В это время в прихожей настойчиво зазвонил телефон.
— Да что же это, никого нет? — Дзюкити озабоченно поднялась с места.
5
ДНЕВНЫЕ ГРЕЗЫ
В конце августа (такого засушливого, что шумели даже о возможном прекращении на время подачи воды) однажды на склоне дня неожиданно хлынул ливень, который продолжался всю ночь и еще полдня. Когда он прекратился, произошла резкая смена погоды. Осень яснее ясного заявила о себе внезапно посвежевшим цветом небес и ивовой листвы, а также несущимся по вечерним улицам эхом деревянных сандалий и звонков рикш; из уличных ящиков для мусора все громче гудели докучливые осенние сверчки.
Комаё с Ёсиокой собирались поехать отдохнуть в Хаконэ или в Сюдзэндзи, но, поскольку появились сообщения, что из-за того самого ливня поврежденной оказалась не только железнодорожная линия Токайдо, но и Тохоку, Комаё уговорила Ёсиоку остановиться в «Трех веснах» в Моригасаки. Это была не гостиница для обычных постояльцев, а вилла солидного и влиятельного в районе Симбаси чайного дома «Тайгэцу», расположенного в квартале Коби-китё. Поначалу хозяйка дома «Тайгэцу», пресыщенная успехом своего заведения, выстроила виллу для собственного отдыха и душевной услады. Но, поскольку она была из породы тех, кого никогда не отпустит врожденная алчность, ей стало жаль, что прекрасная, просторная вилла большее время оставалась пустой. Она поручила чайный дом в Коби-китё заботам приемной дочери и опытной прислуги, а на вилле устроила нечто вроде филиала, и благодаря посредничеству постоянных клиентов, а также гейш сдавала виллу для любовных свиданий. Поскольку в отличие от гостиницы постояльцев здесь было мало, они чувствовали себя так, словно арендовали частную резиденцию, и от души были щедры на чаевые. В свою очередь, каждая гейша надеялась, что, если она приведет на виллу хотя бы еще одного гостя, повысится её репутация в глазах влиятельного в Симбаси заведения «Тайгэцу». Некоторые из гейш даже покупали на свои деньги гостинцы и, возвратившись в Токио, являлись с ними в конторку дома свиданий «Тайгэцу» в Коби-китё, гордо заявляя:
— Премного обязана вам за вчерашний вечер на вилле…
Похоже, что и Комаё не без умысла порекомендовала Ёсиоке виллу «Три весны».
Когда ушла служанка, собиравшая со стола посуду после завтрака, было уже больше десяти часов. Небо ранней осени было подернуто тонким слоем облаков, но, даже когда набегающий легкими волнами ветерок вдруг стряхивал росу с растущих у края веранды кустиков хаги, это не смущало хора насекомых, они продолжали, как и ночью, свой тихий неумолчный звон.
Комаё, зажав губами сигарету «Сикисима», растянулась на животе и рассматривала принесенную служанкой газету «Мияко». Зевнув, она подняла наконец голову и деланно изрекла:
— Хорошо, правда? Тишина…
Отрешенный взгляд Ёсиоки, который с сигарой в зубах привалился на бок, опершись о локоть, уже давно устремлен был только на женщину. Теперь он медленно поднялся и уселся как следует.
— То, что я предлагаю тебе, будет для тебя только благом. Хватит, не пора ли оставить ремесло гейши?
Комаё молчала, только обратила к нему сияющее, смеющееся лицо.
— Комаё, почему все-таки ты не хочешь это бросить? Ты боишься довериться мне?
— Не то чтобы боюсь, но…
— Так и есть. Разве это не значит, что ты мне не веришь?
— Но ведь ничего не выйдет. У вас и так есть гейша Рикидзи и еще хозяйка заведения «Мурасаки» в Хаматё… Может быть, некоторое время мне и будет очень хорошо, но вскоре все непременно разладится.
— Но разве я по существу не расстался уже с Рикидзи? Ведь вчера вечером я столько тебе об этом говорил, и ты опять? А в Хаматё я с самого начала не имел никаких обязательств. Ну, если тебя это так смущает, тогда разговор окончен.
В ответ на его резкий решительный тон, она вдруг, словно младенец, ищущий материнские сосцы, потянулась к нему, прильнула и, разворошив полы его ночного кимоно, уткнулась лицом в голую мужскую грудь. Произнося слова немного в нос, она замурлыкала:
— Сразу рассердились… Ну, пожалуйста, не надо спешить…
Ёсиока чувствовал, как от прикосновения её прохладных волос и горячего лба по груди побежали мурашки, а передающаяся коленям тяжесть и тепло женского тела — он все еще сидел скрестив ноги — постепенно проникали до самой глубины его естества. Это острое переживание неожиданно затопило его каким-то опьяняющим счастьем, и, заставив себя разлепить тяжелые от вчерашнего бессонья веки, он вновь окинул восхищенным взглядом примостившуюся на его коленях полураздетую Комаё. Ему показалось, что большего счастья он не узнает никогда и что он хотел бы обнять и держать в своих руках не только тело, но и душу, и все-все, что составляет существование этой женщины.
Ёсиока не мог надивиться самому себе. Для него было совершенно непостижимо то, что эта женщина, которую он легко когда-то покинул, уезжая за границу, теперь стала настолько занимать его чувства. В начале нынешнего лета, в тот вечер, когда он случайно встретил её в Императорском театре и пригласил в чайный дом «Хамадзаки» в Цукидзи, ему всего лишь хотелось вспомнить свои студенческие годы, в этом и был весь интерес. Одним словом, это была прихоть на один вечер, но вечер следовал за вечером, и, сам того не сознавая, он стал одержим желанием обладать ею всецело, чтобы Комаё принадлежала лишь ему.
Это было удивительно для него самого. И ни в коем случае не входило в его планы… Он сознавал это, но каждый раз, глядя в лицо Комаё, чувствовал, что сердце его уже не свободно в привычном ему смысле — это его изумляло. До сих пор он как только мог наслаждался жизнью, но таких странных переживаний не испытывал еще ни разу.
Со студенческих лет Ёсиока был большим педантом, его считали сухарем, чуждым эмоций, говорили, что к людям он относится с пренебрежением. Отправлялся ли он с товарищами поесть гречневой лапши, или это была дорогая говядина сукияки, он ненавидел, чтобы кто-то платил за него, но так же ненавидел и сам платить за других. Его подход был таков: каждый вносит свою долю строго по счету. Как раз в это время он начал покупать услуги гейш, и здесь у него также были твердые принципы. Он считал, что, если подавлять стихийную плотскую страсть, можно навлечь на себя позор, попавшись в сети, расставленные дилетанткой, какой-нибудь гостиничной служанкой. Уж лучше действовать без ошибки, наверняка, покупая женщину за деньги, как это заведено. Ему казалось, что, с гарантией покупая любовь женщины, в которой уверен, он сможет к тому же избавиться от гнета страстей и со свежими силами всякий раз добиваться на экзаменах высших баллов, — иными словами, он сумеет разом получить и наслаждение, и пользу. Для него, так называемого современного молодого человека, авторитет конфуцианского учения, которое правило сердцами людей прежних эпох, совершенно померк. Ради достижения своих целей он не хотел, да и не мог раздумывать о средствах, он всегда стремился к победе. В том не было его вины — то было веяние времени.
Каждый месяц Ёсиока тщательно планировал свой бюджет, вплоть до того, что прикидывал, сколько раз он будет встречаться с женщиной и в какую сумму это станет. Если он не превышал намеченных трат, то без сожаления отдавал женщине и остаток выделенной суммы, зато в случае перерасхода, сколько бы писем с просьбами о встрече он ни получал, сколь близкими ни были бы отношения, он твердо отказывался от свиданий.