— Это редкий конь, иноходец,— сказал Вельяминов,— он выбрасывает вместе обе левых, а потом обе правых ноги и ехать на нем поэтому не тряско, приятно.
Потом они отвели в конюшню свою пару лошадей и завезли в каретную тарантас, оставив там ночевать Брыську с Живчиком, чтобы собаки не нервничали, потому что туда, где лежит хозяйская бурка, рано или поздно приходит хозяин.
Осталось еще сообщить Евке о ходе сегодняшнего разговора с Зотовым и о том, что они едут на Синицу, вернутся недели через три-четыре — этим займется Шулим. Когда Шулим попросил у Любочкина почтовую бумагу и конверт, Бронислав вспомнил, что ему бы не мешало написать письмо Халинке, и попросил тоже.
Он слал сестре редкие, но всегда бодрые письма. Знал, что Халинка — единственный человек на свете, который по-настоящему его любит. Любит и преклоняется перед ним — ведь он же старший брат, заботившийся о ней и о матери, увы, так недолго. Она говорит о нем с восторгом, как о национальном герое, умном и храбром, как о борце за социальную справедливость и независимость Польши... Бедная Халинка, лелеет в сердце любовь к такому кумиру и вместе с тем остается покорной женой, безропотной кухаркой этого Галярчика, пресмыкающегося по природе и домашнего деспота по наклонностям, этой железнодорожной гниды... Да еще приносит в дом двадцать пять рублей в месяц — свой оклад телеграфистки. Бронислав знал, что сейчас снова начнет задыхаться от ненависти. Всегда за письмами к сестре ему приходилось изо всех сил сдерживать враждебность и презрение к Галярчику, одному из бесчисленной массы верноподданных, готовых на любой компромисс с совестью, на любую эгоистическую подлость, лишь бы жить спокойно, копить деньги на собственный домик или на счет в банке. Поэтому его письма, написанные с целью подбодрить Халинку и в расчете на ее наивность, были сплошным вымыслом — он, мол, лесничий в Старых Чумах, живет припеваючи, горя не знает. На этот раз он долго сидел над листком бумаги, безуспешно силясь сочинить что-нибудь в стиле своего привычного трезвого оптимизма, каким должен отличаться преуспевающий сибирский чиновник. И в конце концов написал: «Милая Халинка, это мое письмо будет грустным, потому что мне очень тяжело на душе — убили моего лучшего друга, Николая Чутких. Это случилось в горах Забайкалья, куда мы отправились искать золото...» Он впервые писал сестре правду, и ему стало легче на душе, казалось, будто Халинка стоит с ним рядом, кладет ему на плечо свою теплую, преданную ладонь.
Они продвигались гуськом, один за другим, по узкой тропе, протоптанной бесчисленными поколениями тунгусских кочевников, а затем охотниками и спиртоносами. Партия тянулась длинной змейкой. Первым ехал Бронислав, впереди него бежали собаки, потом Шулим, за ним Вельяминов с Зотовым, наконец, Мельгунов и пятеро старателей, которые поочередно вели десять вьючных лошадей с продуктами, палатками и инструментом.
Вначале все потешались над Шулимом, впервые ехавшим верхом. Прежде чем сесть в седло, он постарался задобрить кобылу лаской и сахаром. Однако освоился он на удивление быстро и держался вполне уверенно. Брониславу уже приходилось несколько раз ездить верхом, но это было давно, еще в Натолине, в имении, куда он приезжал с Ольдеком Юргелевичем упражняться в стрельбе. В пути разговаривали мало, потому что трудно беседовать с человеком, едущим впереди или сзади тебя. Зато на привалах они компенсировали вынужденное молчание шумом, смехом, шутками. Шулим как-то на привале рассказал, что Бронислав выиграл во Франции большой приз за меткую стрельбу и что он попадает на лету в любую мишень. Ему не поверили. Один старатель кинул вверх шапку — Бронислав ее продырявил. Другой бросил кусок коры — то же самое. Третий раз Бронислав попал в подброшенную высоко жестяную банку и окончательно убедил скептиков. Зотов сказал: «Вы стреляете классно, можете на этом сделать состояние...» Зотов вел себя по-товарищески, невзгоды пути переносил легко, не требовал себе никаких привилегий и разговаривал со всеми, словно он и не миллионер вовсе.
Так, проделывая в среднем по сорок верст в день, на ходу не снимая волосяных сеток с лица и ночуя в плотно закрытых палатках с дымокурами, они на восьмой день вышли к могиле Николая.
В поставленной наконец большой палатке Зотова, где были и складные стулья и стол, они обсудили, как обследовать территорию концессии. Решили сделать три шурфа в долине, проверить песок на дне речки, особенно там, где она впадает в озеро.