Ксендз кончил свой рассказ, и воцарилась тишина, в которой слышались, казалось, стрельба, взрывы бомб, стук колес отъезжающей пролетки.
— Чистая работа, хотел бы я иметь такую на своем счету,— сказал Бронислав.— А откуда вам известны все эти подробности? Кто что делал и кого как звали?
— Из газет. Пресса подробно описывала ход операции. Подсудимые ничего не скрывали, хотели, чтобы об операции узнала вся Польша и вся Россия.
— Если всем удалось бежать, то откуда подсудимые?
— Позднее совершенно случайно был арестован в Ландварове Ян Фиалковский, затем в Варшаве Чеслав Свирский, в Вильно Игнацый Грабовский, а три месяца спустя в Варшаве Цезарина Козакевич. Военный трибунал приговорил в тысяча девятьсот девятом году Свир-ского и Фиалковского к смертной казни через повешение, а Козакевича и Грабовского к каторжным работам. Подсудимые подали апелляцию, и кассационный суд в прошлом году заменил смертные приговоры пожизненной каторгой... Безданской операцией Пилсудский закончил период террористической борьбы. Свое личное участие в операции он так объяснил в письме к товарищам, написанном незадолго до этого: «Я стольких людей посылал на такие дела, стольких отправил из-за этого на виселицу, что если погибну, то это будет для них, безвестных героев, естественным моральным удовлетворением, доказательством, что и вождь не гнушался их работой...»
— Это вы тоже прочитали в газетах? — удивленно спросил Бронислав.
— Нет, это мне известно из другого источника,— смутился ксендз Леонард.— Кто-то читал письмо, пересказал другому, а тот был у меня. Ко мне приходят разные люди.
Действительно, разные, подумал Бронислав, и у него впервые, пожалуй, мелькнула догадка, что ксендз Леоиард играет другую, чем кажется, роль в сибирском ^спектакле; для простого садовода-любителя он слишком осведомлен.
— А как же Гоздава попал сюда?
— Гоздава не принимал непосредственного участия в операции, он только помогал в подготовительной работе, которая длилась с октября тысяча девятьсот седьмого до сентября тысяча девятьсот восьмого года, одиннадцать месяцев. Операция состоялась бы раньше, если б не разоблачили провокатора, Эдмунда Тарантовича, которого осенью убили. Гоздава на пару с Александрой Щербинской тщательно обследовал район Безданов, лес по одной стороне железной дороги и примыкающий к ней городок — по другой, дороги к Вильно и к реке, лесные болота и трясины. К несчастью, он проболтался об этом Тарантовичу. Уже после суда полиция нашла записки Тарантовича и узнала о роли Гоздавы. Его арестовали в ноябре тысяча девятьсот девятого года, а в январе тысяча девятьсот десятого приговорили к пятнадцати годам ссылки в Сибирь. Два года без малого он прожил в каком-то гиблом месте в Якутии, схватил там чахотку, и жена, поехавшая с ним в ссылку, добилась, чтобы его перевели в более здоровый климат, в Старые Чумы. Я с ним виделся, когда он ночевал в Удинском проездом. Он в очень плохом состоянии. Жар, недоедание, одиночество. Он обижен на всех и вся за то, что о нем забыли. Вероятно, его новый адрес не дошел до товарищей, потерялся, ему нет никакой помощи ниоткуда. Я дал ему немного денег на обзаведение в Старых Чумах, но они, вероятно, уже кончились.