— Сколько же выпало на их долю обид, унижений, ударов, если нормальное человеческое слово им кажется большой милостью,— задумчиво сказал Бронислав, вернувшись в комнату.
Он повесил рог на стенку над кроватью и не раз потом брал его в руки, рассматривал, гадал: может, этот трофей взят под Легницей, а может, позднее, в Кракове? Тайша Хонгодор командовал отрядом в войске великого хана, а если это происходило позднее, то он состоял на службе у крымского хана... Какой огромный путь из Польши через степи, горы и леса в восточносибирскую тайгу... Само прикосновение к выпуклой округлости рога, отполированного руками бесчисленных поколений, рождало множество мыслей, образов, настроений, приводило на память средневековье с его религиозным фанатизмом и невежеством, с его аскетизмом и развратом, время, когда существовали нищенские и рыцарские ордена, когда молились за каменными стенами, воздвигая стрельчатые арки готических базилик...
Бронислав с самоиронией ловил себя на тоске по средневековью, идеалы которого в наше время уже достаточно высмеяли и разоблачили, как, вероятно, когда-нибудь высмеют и разоблачат наши идеалы. И все же он чувствовал, что томящая его жажда подвига, жажда подвергнуть себя смертельной опасности ради дамы сердца, ради бескорыстной, покорной, идеальной любви, ближе к средневековью, нежели к современности... Если бы здесь водились тигры... Убить тигра и бросить ей под ноги шкуру вместо ковра — вот это был бы хороший рождественский подарок. Ведь убить медведя — не фокус, он всегда сумеет попасть ему пулей меж глаз или под сердце, куда захочет, риск минимальный, разве что ружье даст осечку или поскользнешься при выстреле. С одной рогатиной на медведя идти — вот это охота, но где тут возьмешь рогатину? А как еще можно охотиться без ружья? Пытаясь придумать что-нибудь, Бронислав внезапно вспомнил рассказ Николая о том, как прежде буряты, не знавшие еще огнестрельного оружия, охотились на медведя с треногой. Да, вот это ему подойдет.
Назавтра он попросил Павла сделать ему треногу — выссдой с табуретку, расстояние между ножками — двадцать дюймов, ножки соединить поперечной планкой, вместо сиденья можно прибить сложенную вдвое оленью или лосиную шкуру...
— Когда сделаешь?
— Очень скоро не могу. Доски все полусырые, придется их досушивать на печке дней десять... В общем, через двенадцать дней.
Он принес доски, чтобы просушить их на печи, а Бронислав, прихватив Брыську, решил обойти свои капканы, расставленные на соболей в кедровнике. Единственного пойманного соболя он кинул в заплечный мешок и пошел по тайге вниз в ту сторону, где он в октябре видел берлогу и готовившегося к зимней спячке медведя. Нашел. Рядом с кокорой, под массивной шапкой хвои и снега крепко спал мишка, о чем свидетельствовало одно чистое отверстие, сквозь которое выходил нагретый дыханием воздух, оседая нитками серебристого инея на иголках хвои.
Бронислав ретировался так же тихо и осторожно, как пришел. Отойдя немного, срубил молодую березку, обстрогал и сделал длинную жердь. Прислонил ее к дереву, чтобы взять, когда пойдет на медведя с треногой, и зашагал в сторону бурятской юрты...
Услышав лай, на улицу выглянула Эрхе, оставшаяся в юрте с женщинами. Цаган и Дандор охотились на белок, а старик с двумя внуками ловил рыбу в проруби на реке. Все это Эрхе сообщила Брониславу, весело поглядывая на него смышлеными черными глазками. Она выбежала без головного убора, и Бронислав имел возможность полюбоваться множеством косичек, соединенных бусами. Ее халат состоял как бы из двух частей — юбки и пришитой к ней кофты, на ногах у нее были юфтевые сапоги с короткими голенищами, на толстой войлочной подошве, без каблуков и со слегка задранными кверху носами.
— Я, собственно, пришел к тебе, Эрхе. Хочу тебя попросить сшить мне кожаный мешочек для денег с такой же вышивкой, как ты сделала отцу, только меньше, потому что это для девушки... Сделаешь?
Эрхе несколько раз радостно кивнула. Косички на голове подпрыгнули... Она была прелестна, как весенняя березка, мелкие правильные черты лица, маленький рот, тонкая, изящная фигурка... Бронислав смотрел на нее с удовольствием, силясь вспомнить, где он видел похожих девушек.
— А ребенок... жив? — спросил он нерешительно.
— Да, — она снова встряхнула косичками.— Ребенок жить... Смеяться много, много!
— Я очень рад... Значит, как сделаешь мешочек, принеси. Приходи вместе с братьями. Я тебе покажу наш дом, а братьев научу делать патроны.