— Смотря что возьмет верх... Кур давит?
— Да. Уже двух задавил.
— Вы ему всыпали как следует?
— Разумеется.
— Ну, так теперь следите. Еще одна курица, и пес никуда не годится — только на цепь посадить, охранять двор или пристрелить! Вор и разбойник, кому он нужен?.. Но если возьмет верх мать, может получиться отличная собака. Как моя Найда.
Бронислав возвращался домой мрачный. До сих пор его в Брыське радовало все: рос как на дрожжах, чистый, шерсть блестит, чуткий, быстроногий... Теперь он хмуро глядел на бегущего впереди пса, на его слишком большие торчащие уши, слишком длинные лапы — в щенке проглядывал волк, куродав, овцеед, конокрад — на цепь такого или пристрелить!
— Только этого не хватало!
На звук его голоса Брыська обернулся, посмотрел вопросительно — ты мне говоришь?
— Да, тебе, волко-лайка!
Назавтра они пошли с Яшей в перелесок, где березы, ольхи и ели росли на выжженных когда-то и заброшенных лугах, перед поскотиной на левом берегу речки. Заброшенный, дикий перелесок уже переходил в лес. Рябчиков там было полно. Яша показал. Бронислав внимательно присматривался, как они выглядят, как взлетают, где ищут корм. На следующий день он пошел один, без Яши, только с Брыськой, и наблюдал повадки рябчиков.
А в один из ближайших дней, сразу после завтрака, он вытащил из стволов тряпки с керосином, вытер насухо, зарядил ружье и отправился с Брыськой на охоту. Он не знал, что рябчик — чуть ли не самая осторожная из птиц, что уже мать учит птенцов в случае опасности затаиться под листочком, тогда они совсем незаметны. Посвистывающие кругом рябчики замолкали, когда к ним приближались, лес делался мертвым. К счастью, их было великое множество, и случалось, что какой-нибудь не выдерживал неподвижности и молчания, вспархивал ржавой молнией. Тогда Бронислав стрелял. Поле зрения было небольшим, стрелять приходилось молниеносно. После целого дня у него было четыре рябчика, а стрелял он семь раз. Но был все же доволен чрезвычайно. Доволен собой, потому что начал приобретать хватку, и Брыськой, который проявил себя прекрасно. После первого удачного выстрела, когда птица рухнула наземь, Бронислав отправился искать. Но напрасно он раздвигал кусты и траву, найти не удавалось. И тут Брыська догадался, что ищет хозяин, пошел вынюхивать, нашел рябчика и принес в зубах. А потом уже сам следил за полетом и, если птица падала, бросался на поиски.
— Хорошо, Брыська, молодец, может, ты и будешь, как Найда. Ты Найду не знаешь? Я тоже. Но достаточно того, что ее хвалит такой знатный охотник, как Николай Чутких.
Рябчиков, жаренных с яблоками, ели с брусникой одни взрослые, на детей не хватило, только маленькой Фене, сидевшей у бабушки на коленях, достался кусочек. Сидор хвалил постояльца и сам хвастался: он, мол, первый заметил, что Бронислав Эдвардович прирожденный охотник.
На следующий день пошло еще лучше — он пристрелил семь рябчиков, а стрелял только девять раз. И Брыська очень старался, бегал за добычей. Как бы его еще научить стойку делать? Надо спросить у Чутких, как натаскивают охотничьих собак.
И как раз по пути домой, когда он, посвистывая, переходил через мост, ему повстречался Николай.
— Как хорошо, что я вас встретил, хотел спросить, как учат собаку делать стойку,— и Бронислав показал свои трофеи.
— Так вы в июне на рябчиков охотитесь?
— Да, а что?
— Да их нельзя трогать, у них птенцы! Матери с выводком, а самцы...— он осмотрел убитых птиц.— Ну да, одни самцы. Ты отцов поубивал, Бронислав Эдвардович, птенчиков сиротами оставил... Нехорошо.
— Вот беда! Я не знал.
— Надо было спросить, тогда б узнал.
И, явно рассерженный, он зашагал прочь.
Бронислав расстроился ужасно.
На этот раз рябчиков хватило всем. Только в конце обеда Бронислав объявил, что теперь у него будет перерыв в охоте, и рассказал о встрече с Николаем.
— Да это же дикая птица, не домашняя! — воскликнул Сидор.— Ну да ладно. Раз он говорит, нехорошо, подождем до осени. Слава богу, не голодные...
«13.VII. 1910 г.— Я снова видел сон о каторге. Мне вообще не снится ничего, но если уж приснится, то Акатуй и большей частью — смерть.
Высоко на палке горела свеча, Остап расстелил в углу тулуп, Заблоцкий, Ставрида, Хлюст и Шипун играли в «бегунцы» — гонки вшей на стекле. Караян сидел на параше, а я, неизвестно почему, стоял на стреме, чтобы в случае чего успели задуть свечу. Я был расстроен и все пытался вспомнить, понять, за что мне такое унижение — на стрему ставили всегда голодранцев и новеньких. Я никак не мог вспомнить, а Караян все не слезал с параши, его несло от тухлой жратвы, кто-то проснулся и кинул в него чирком. Меня уже мутило от смрада, стоять-то приходилось рядом с ним — «кончай же, скотина» — говорю и вдруг чувствую, кто-то меня тянет за полу халата, отводит в сторону.