— Что-то тут не так,— сказала вдруг Евка, коснувшись груди руками.— Живу с тобой уже четыре месяца и не беременею...
— И слава богу. Если б было наоборот, начались бы проблемы...
— Да, но... Я что, бесплодная, черт возьми? Бронислав про себя улыбнулся ее наивности и стал
ее успокаивать, объяснять, что так бывает, иной раз женщина не беременеет и год, и два — и тут вдруг постучали в ставни. Они были закрыты, но с улицы сквозь щели проникал свет. Снова постучали еще и еще раз.
— Кто там? — раздраженно спросила Евка.
— Васильев. Мне нужен Найдаровский по срочному делу!
Бронислав как-то передал Васильеву, что с ним можно связаться через Евку Чутких, и теперь, сказав ей: «Не бойся, это мой друг»,— начал торопливо одеваться. Евка крикнула: «Сейчас!» — и тоже кинулась к одежде.
Митрашу, как обычно в таких случаях, она отпустила к родителям, и Бронислав пошел отпирать ворота. Васильев въехал во двор, они обнялись, потом Бронислав провел Васильева на кухню и представил Евке: «Иван Александрович Васильев», затем, повернувшись к нему: «А это Евдокия Николаевна Чутких». Васильев тотчас же все понял и держал себя свободно.
— Простите меня, дорогие мои, за то, что я вторгся в столь поздний час, но у меня экстренное дело...
— Пойдем в комнату, там расскажешь, а Евка пока чай приготовит.
В горнице Васильев сразу перешел к делу.
— Не будем терять времени, дорога каждая минута. Я к тебе, Бронек, приехал за советом.
— Что случилось?
— Сегодня ночью телеграфист в Нижнеудинске получил телеграмму для передачи в Красноярское жандармское управление: доставить ссыльную Барвенкову в Главное управление под конвоем. Телеграфист направил телеграмму по адресу, но сообщил о ней по телефону Любочкину, тому, что у Зотова работает. Тот сразу на коня и ко мне. Барвенкова, узнав, побледнела как мел, все, сказала, дознались. До чего дознались, подробно не объяснила, только в общих чертах. Она в 1907 году работала с Лениным в Швейцарии и приехала в Россию с важным партийным поручением от него. Ее взяли случайно, по другому, пустяковому делу, а до того, главного, не докопались. Теперь это, очевидно, раскрылось и ей грозит каторга... Надо ей бежать или нет?
— Надо.
— Это, в общем, нетрудно. От нас по реке Уде, по льду, она за четыре дня доберется до Нижнеудинска, там сядет в поезд, и поминай как звали. Сегодня суббота. Вряд ли за ней пошлют конвой прямо в субботу. Самое раннее — в понедельник. Из Красноярска к нам жандармы будут ехать неделю. Барвенкова успеет за это время бесследно исчезнуть, тем более что, пока в Красноярском жандармском управлении узнают о побеге и объявят розыск, пройдет еще семь дней. К тому времени она уже будет снова далеко от железной дороги. Правильно я говорю?
— А кто ее отвезет в Нижнеудинск?
— То-то и оно. Нас, социалистов, кроме нее, в Удинском двое — Фрумкин и я. Фрумкина ты знаешь, заядлый марксист, но к лошади боится близко подойти. Я у всей деревни на виду. Если жандармы не застанут Барвенкову, они первым делом кинутся ко мне. Остаешься ты.
— Я?! Почему ты меня в это впутываешь?
— Потому что ты охотишься на соболей где-то далеко в тайге и тебя никто не заподозрит. Да и для тебя это будет с пользой. Ты меня прости, но я в курсе твоих дел, мне написали. Там мнения расходятся, для одних ты сволочь, для других герой. Но если ты, Бронек, спасешь товарища из русской социал-демократической партии, ни у кого язык не повернется сказать, что ты провокатор.
— Да, но если нас с ней поймают, будут говорить: ну да, влипла потому, что доверилась провокатору!
Он задумался.
— Бронек, согласись во имя социалистической солидарности! Ведь человек на каторгу пойдет!
— Ты мне о каторге не говори! Я ее испытал, знаю, что это такое... Ну ладно. Но без оружия я не поеду.
— Будет тебе оружие.
— Это, понимаешь, на всякий случай. Мало ли что: волки нападут или разбойники. Да и если провал... Хочу быть реабилитированным хотя бы посмертно.
Сзади прозвучал Евкин голос:
— Я знаю, как сделать, чтобы все прошло благополучно.
Они оглянулись.
В дверях стояла Евка с самоваром в руках. Бронислав сказал быстро:
— Она свой человек!
Евка, бледная, поставила самовар на стол.
— Кончился сезон. Охотник едет в город продавать шкурки...
Она подошла к образам и достала спрятанные за ними пожелтевшие бумаги:
— Вот Лукашки, брата моего, документы. Свидетельство о рождении и справка из волостной управы о том, что он охотник...
Бронислав прошептал, целуя ее в лоб: