Но в это время приехала в Париж связная из Польши, Юлия Потомская. Она искала троих боевиков для совершения покушения. На кого? Это я скажу тому, кто даст согласие. Согласие дал Лех Перепецько, сорокалетний холостяк, чахоточный, измученный двадцатью годами эмиграции, нищеты, болезней и ухватившийся за этот способ почетного самоубийства. Вторым был Роман Завистовский, избалованный юнец, романтик и мечтатель, который представлял себе, что вот он убивает министра или, по меньшей мере, полицмейстера, потом суд при переполненном зале, он произносит последнее слово, разоблачая и обвиняя, женщины плачут, судья объявляет смертный приговор... Но казнь не может состояться, так как в последний момент Роман совершает дерзкий побег.
Не хватало третьего, и Потомская наметила меня. Сказала, что я буду командиром группы. Но я прежде всего спросил, на кого покушение? Кто его организует, как и где? Каковы шансы на спасение? Это пока тайна, ответила Юлия, сначала мне надо найти людей, готовых выполнить задание, потом я им все расскажу... Тогда обойдитесь без меня, я в кошки-мышки не играю.
Она, однако, не отставала и сумела меня покорить. Она была красива, изящна, и я влюбился. У нас начался роман. И вот однажды ночью, среди ласк и интимных разговоров, она вроде бы случайно проболталась, что покушение намечается на царя. «Ах, что я наделала! Теперь ты знаешь... Но ты меня не выдашь? Ты будешь с нами?» Я обещал назавтра дать ответ.
В тот вечер я ужинал в польском студенческом кабаре. Были выступления, какой-то студент пел:
Он издевался над всеми тремя нашими революционными партиями. У меня встали перед глазами наши труды и борьба, лица Юргёлевича, Окшеи, Монтвилл-Мирецкого, весь героизм этих людей, опошленный мерзкой песенкой, пропетой ради увеселения публики в кафе. Я презирал эту публику, тосковал о жизни в подполье с ее приключениями, риском, сознанием собственной полноценности, ну и я любил Юлию. Решение пришло быстро: хватит стрелять по мишеням на соревнованиях, буду бить в живую цель.
Я оставил не истраченные 9000 франков премии Врублевскому, пусть пишет свои картины в сытости, и поехал с Юлией в Польшу. На следующий день за нами последовали Перепецько и Завистовский. Деньги и паспорта мы получили вовремя, организация действовала.
Мы остановились в пансионате в Отвоцке. Туда к нам пришел Фелинский, назвавшийся представителем центрального комитета «Пролетариата», и изложил весь план. Царь собирается на весенний ток глухарей в Беловежскую пущу. Двадцать верст железной дороги от Хайнувки до Беловежа во время царской охоты охраняются так, что там и мышь не проскочит. То же самое в лесу. Как-то однажды Александр III, разозленный количеством охраны, гаркнул внезапно: «Смирно!» — и из-за кустов повыскакивали ваньки-встаньки и встали, по уставу, грудь вперед, руки по швам, морда кверху, глаза ловят команду... «Кто тут у вас старший?» Подозвал и велел всем убираться, только двоим разрешил следить издали, да и то так, чтобы их не было видно — «не то застрелю!». Но то был Александр III, силач и далеко не трус. Что же касается Николая II, то он собственной тени боится, следовательно, о покушении в самом Беловеже не может быть и речи. Охрана на железной дороге слабее только за Хайнувкой. Последняя станция, не доезжая Хайнувки,— Черемха. В трех верстах от нее — хутор, хозяева которого сочувствуют «Пролетариату». За неделю до покушения туда подъедет экипаж графа Корвина-Закомельского с кучером и камердинером. Они попросят разрешения остановиться на пару дней, так как молодой граф заболел, у него адские боли и рвота при малейшем движении. Конечно, их примут. Те вызовут семейного врача из Варшавы. Врачом будет Фелинский. Лечение продлится несколько дней — ровно столько, сколько надо, чтобы осмотреться и подложить мину под рельсы. Затем все они сядут в экипаж и поминай как звали. А на следующее утро царский поезд из трех вагонов взлетит в воздух на виадуке над Белостокским трактом. Из ближайшего окружения царя поступит информация, когда отправится поезд в Беловеж, а путь один, Черемху им не миновать.