На всякий случай Цыпа спросил, что будет с машиной, вдруг аукцион невиданной щедрости будет продолжен, но капитан так пожал плечами, что стало понятно – не про нашу честь.
Треснули по первой, коньяк теплой волной напомнил о том, что иногда в жизни случаются и приятные приходы. Цыпа выдавил во рту дольку лимона, разжмурился, выдохнул и приступил к расставлению точек над «i»:
– А шо теперь мэр?
– А вафли ему, допрыгался. Яши теперь нет, самое время и этого подвинуть.
– Я имею в виду эту тему, с садиком…
– А что, свидетели есть? – подивился Орлов и снова взялся за бутылку.
– Кристина, мама ее, еще Абдуллина эта, плюс Алена Матвеевна…
– Я тебя умоляю, все скажут, что померещилось. Шо ты, как маленький.
– А что, просто так все оставить?
– А ничего и не было, – подвинул стакан Орлов. – Преступный умысел недоказуем. И вообще, между нами, так подумать – мэр все делал правильно. Если б они промутили все, курортники повалили бы лечиться, а это для города хорошо.
– Ничего хорошего, – начал заводиться Цыпа. – А дети?
– Тут я согласен, с садиком они ни хера не угадали. У меня вообще планка упала, а потом уже заднюю врубать нельзя было, не по масти. Будь здоров.
– Обязательно буду.
– А вы уверены, что все тормознули, она позвонила Абдуллиной? – закусив и решив вернуться к соблюдению субординации, спросил Цыпа.
– Да.
– Может, уточним? – кивнул он на сотовый.
– Он не работает, – сознался Орлов, отодвинул фуражку ближе к подоконнику и взялся наливать еще по одной.
– А он зачем тогда?
– Чтоб черти спрашивали.
Цыпа обиделся – и за черта, и за машину, и за все сразу. С одной стороны, Орлов был прав – он выкрутил ситуацию так, как было удобнее: и беспредела не допустил, и отступного нажил. Но почему-то так гадко было внутри, как в детстве на пляже, когда забрал ты у какого-то малыша машинку, наигрался и выбросил. Выпив коньяк, Цыпа встал.
– Куда? – поднял брови Орлов.
– Куда-нибудь, – сознался специальный корреспондент и отчалил, забыв прихватить пачку сигарет. Вспомнил на улице, но решил не возвращаться.
В углу площади, возле приема стеклотары, Цыпа нашел спокойное местечко, проверил деньги – там было три сотни. Ого. Даже ого-го. Такой собственной суммы у него на руках никогда не было, вот только особой радости почему-то не ощущалось. Хотелось где-нибудь поплакать или выпить, а еще лучше и то и другое, и не торопясь.
Сейчас бы, конечно, взять бутылку и пойти мириться с профессором, но в киоске никто сотку не поменяет и сдачи не даст, так что надо было где-то разбить или занять. Может, у Любови Йосифовны есть? Покивав себе в знак согласия, Цыпа пошел в редакцию, потому что больше было некуда.
По дороге родилось решение – вложить деньги в киоск возле базара и торговать там бухлом. Но уже не на дядю, тем более что на покойного, а по-людски – на себя. Там, кажись, просят две с половиной кати, как раз полтишок останется – одеться в пару приличных комплектов, зажигалочка и все такое прочее.
Приободрившись этой идеей, Цыпа из последних сил шевелил стертыми в кровь подошвами, распугивая случайных прохожих и стараясь не выходить под редкие работающие фонари. В голове шумело, и, зная себя, Цыпа решил вспомнить какую-нибудь приличную песню, под которую дорога покажется короче. Почему-то всплыла «Я пришел целовать те ворота, откуда я вышел» «Наутилуса». Помурлыкав ее на подходе к Театральной площади, Цыпа внезапно понял, что песня-то – об оральном сексе, и подивился тому, что не понимал этого раньше. «Вот ведь как бывает, когда предполагаешь в простых вещах сложные формы», – подумал он, сделал зарубку на память – записать это в блокнот – и из последних сил доковылял до магазина игрушек.
Йосифовна сидела в редакции, но ни Алеши, ни Кристины на рабочих местах не было, может, и к лучшему. С этой теткой можно хоть поговорить, а еще лучше сначала выпить, а потом поговорить, уж она поймет.
Замред обрадовалась Цыпе, вскочила из-за стола и плеснула в ладоши.
– А я все думаю, ну где же наш специальный корреспондент, которому я должна гонорары отдать!
– О! – встрепенулся Цыпа. – А я ведь и забыл.
– От только не трынди, – улыбнулась Йосифовна. – Лови. – И выложила на стол три десятки. – Ты не обижайся за ту лажу с «лафой», уж прости старуху.